Дверь захлопнулась и Саша перескакивая через несколько ступенек сразу, полетела вниз. Еще несколько секунд было потрачено на поиски кнопки, что бы открыть дверь из подъезда. Но и это было преодолено. В итоге дверь распахнулась и Саша оказалась во дворе. В арке Ильи уже не было. Стоять на месте было нельзя. Она шла по двору, пытаясь отыскать взглядом, куда он снова мог подеваться. Ильи нигде не было. Саша дошла до арки, даже вышла из нее на улицу. Никого не было. Спустя минуту, она развернулась и пошла обратно. Проходя по двору, мимо детской площадки, за зарослями шиповника, она увидела мужчину, бережно сажающего маленькую девочку на качели. Это был он. Саша остановилась. Илья посадил ребенка на сиденье и стал не спеша раскачивать. Саша стояла, как вкопанная. Сколько это продолжалось сказать сложно, но в итоге Илья сам заметил её. Он снял девочку с качелей и направился навстречу к ней. Саша не могла сдвинуться с места.
– Здравствуйте. – сказал Илья.
Саша кивнула головой.
– А мы вот решили немножко на качелях покачаться, пока наша мама в магазин сходит.
Мама. Мама – это слово, как гром среди ясного неба. Рядом с Ильей стояла его точная копия – темноволосая девчушка с ямочками на щеках. Она крепко держала своего папу за руку. Девочка посмотрела на него и спросила:
– Папа, а кто это тётя?
– Это хорошая тётя. Хорошая.
– А как её зовут? – не унималась девчушка.
Илья поднял на Сашу растерянный взгляд. Было понятно, имени он ее не помнит.
Спустя мгновение, Саша лежала на своей кровати лицом к стене…
За окном подул тяжелый ветер, шторы раздулись, как паруса корабля-призрака…
Через несколько секунд прогремел гром и пошел дождь…
Круг замкнулся…
Когда я был маленьким, мне было невдомек откуда рождается этот удивительный звук. Я имею ввиду, звук, а точнее сказать стук, несущихся по рельсам, поперек шпал, колес. Что удивительно, он практически всегда был разным, в зависимости от поезда. У скорого один – сухой, трескучий, у электрички тоже суховатый, но не такой, как у скорого, товарный же стоял вовсе особняком – стук его колес был тяжелым, надрывным и заторможенным. Мы жили в старом, четырехэтажном доме, как сейчас принято говорить в «промзоне», недалеко от железнодорожных путей. Стало быть, стук колес был неотъемлемой частью моей жизни. Многие говорили, что это невыносимо, и что жить так невозможно. Что же касается нашей семьи, подобное было вполне приемлемо. Родители, за долгие годы уже привыкли и не замечали звук проезжающих поездов, сестра, выйдя замуж покинула отчий дом, так что ей было все равно, а я, я получал от этого звука удовольствие. Это был звук дома, уюта, и как ни странно, спокойствия.
От железнодорожных путей, как будто откуда-то издалека, вдоль дворовых, покрытых неровным асфальтом, давным-давно принявшим цвет окаменевшей земли, дорожек, подгоняемый ветром, летел волшебный запах. Это был запах детства, запах дома и чего-то такого, что несомненно никогда не сможет закончиться. Только спустя много лет я узнал, что это был запах креозота, а когда я был маленьким, а затем и чуть постарше, то, что прилетало даже с самым незначительным дуновением ветра, лично для меня носило название «запах рельс». Я понимал, что рельсы, скорее всего, сделаны из металла и скорее всего из стали, и пахнуть они, так же скорее всего, не могут. Но, несмотря на все это, словосочетание «запах рельс» мне нравилось гораздо больше, нежели «запах шпал». Этот запах был везде. Стоило только приблизиться к небольшому, но с весьма густой растительностью, скверу, за которым в полсотни метров стоял наш дом, «запах рельс» становился настолько ощутимым, что ни у кого не возникало сомнений в том, что где-то рядом проходят железнодорожные пути. Наверняка многие из тех, кто по той или иной причине оказывался рядом с нашим домом, например, приезжали в гости, качали головой, где-то внутри размышляя о том, что никогда бы не смогли жить в подобном месте. Естественно, никто и никогда не говорил это вслух, но подобные вещи легко читались на их лицах. Для нас же жизнь шла своим чередом.
