– Можно попробовать, но неплохо бы разведать сначала, что там дальше, в наших холмах. Может еще посты есть или стоянки «духов».
– Да ночью как ты разведаешь – ничего ж не видно?
– А я днем попробую, ну, ближе к вечеру…
Они не успели договорить, как резкий гул проносящегося на низкой высоте самолета оглушил их, и они невольно вжались в песок, ожидая бомбежки. Но самолет прошел над ними без бомбометания и только через минуту где—то впереди, куда ушли колонны боевиков, раздались громкие взрывы.
«Духи» на посту нервно засуетились и бросились к пулеметам, но взрывы больше не повторялись, да и гул самолета пропал, постепенно затихнув в мареве неба. Пролет самолета для боевиков оказался предупреждением и они, взявшись за лопаты принялись старательно углублять окоп и рыть еще одну запасную щель в стороне от окопа.
«Сейчас на Зубкова наткнутся!..» – подумал Влад и не ошибся. Дикий вопль даже несмотря на большое расстояние донесся до холмов.
– Нашли Зубкова, – догадался Мингалеев. – Теперь издеваться над телом будут. Эх, надо было его в стороне от окопа закопать!..
– Как тут угадаешь, товарищ прапорщик! Мы тогда нос из этого окопа опасались высунуть. Обстановку не знали.
Через секунды боевики, предположив, что где—то рядом возможно находятся еще русские военнослужащие, открыли по окрестностям вокруг окопа беспорядочный огонь из двух пулеметов. Пули вспарывали песок, свистели высоко в небе и в какой—то момент одна пуля тупо и гулко ударило в землю недалеко от Влада с Мингалеевым. Оба они едва не зарылись телами в песок, настолько страшным и сильным показался обоим близкий удар шальной пули.
– Заметили! – задохнулся прапорщик.
– Нет! – возразил Влад. – В нашу сторону больше не стреляют. Больше южное направление поливают. Возможно, там столкновения были с правительственными войсками. Вот они и думают, что оставшиеся в живых ушли в ту сторону.
Примерно через час боевики успокоились, но щель возле окопа продолжали упорно углублять, выставив для охраны пулеметчика. Тот, то припадал к пулемету и водил его стволом вправо—влево, проверяя, удобно ли ему будет, если понадобится, вести огонь, то брался за бинокль и долго осматривал подступы к окопу. Влад с прапорщиком тогда отползали от края кустарника и припадали к земле, готовые растворится в ней.
– Они не успокоятся, пока наши холмы не проверят. Кругом ровно, гольный песок, далеко видно, и только, что в холмах творится из—за кустов им не разобрать. Надо искать новое место, чтобы схорониться. Может я, товарищ прапорщик, сползаю вглубь, посмотрю, что там?
Влад снова перешел на соблюдение субординации, и Мингалеев его больше не поправлял.
– Оно, конечно, так… искать надо, но я боюсь, что передвигаться совсем не смогу: нога опухла, как бревно стала, боль усиливается, да и температура, кажется, поднялась.
– Да вам не надо ходить! Я опять вас потащу, товарищ прапорщик!
– Не смогу я!.. Мне антибиотики нужны, да и врач не помешал бы. Может кость раздробилась, да осколки в мясо впиваются. При любом движении кажется, что уже не в ногу отдает, а все тело одной раной болит.
В голосе Мингалеева звучала некоторая безысходность и даже равнодушие, а это могло свидетельствовать только об одном – прапорщику действительно становилось плохо. Инициативный и настырный человек в жизни, насколько знал его Влад, к концу дня явно осунулся и потух. От былой бодрости не осталось и следа.
