– И что же так беспокоило ее? – аккуратно спрашиваю я, продолжая вглядываться в размытое полотно.
– Сложно сказать, мне она никогда не исповедовалась. Но к такому возрасту все мы, полагаю, уже имеем за плечами то, о чем сожалеем и что хотели бы изменить, будь у нас такая возможность, разве нет? – хмыкает женщина, покачиваясь на пятках. – Кстати, искусство в таких случаях оказывает как раз целебное свойство. Вы только посмотрите на это полотно, – продолжает Чарли, предлагая мне обратить внимание на картину с двумя вытянутыми пятнами, по форме напоминающие асимметричные восьмерки. – Это одна из моих самых любимых ее работ.
Прочитав название «Оборотная сторона луны», я, как мне уже было предложено ранее, стараюсь увидеть картину целиком, не заостряя внимание на главных фигурах: очевидно, женской, с темно-бордовой шляпой и сине-черными глазами-блюдцами, и мужской, с серо-зелеными глазами, явно доминирующей как над женским образом, так и на картине в целом. Выглядит она такой же депрессивной, как и все остальные, но в ней чувствуется какая-то дополнительная драма.
– Эта картина изначально называлась «Изнанка», но я посоветовала сделать что-то более изящное. Ведь в искусстве историю рассказывает не название, а движение кисти. Обратите внимание на эти лица. Здесь и страсть, и одержимость, и животная агрессия, и, разумеется, страх и отчаяние. Люди врут, а искусство лишено фальши, это нагота души творца.
Снова смотрю на полотно, но вижу все ту же жуткую картину, рядом с которой даже находиться неприятно.
Чарли снисходительно улыбается, едва заметно поглядывая на часы на правом запястье. Я же смотрю за окно: уже стемнело. Прячу руки в карманы своего кашемирового пальто, но все еще чувствую неуютный морозец внутри.
– Простите, я совсем забыла спросить: вино, чай, кофе? В больших галереях такого вам не предложат, но я стараюсь, чтобы у нас все чувствовали себя как дома: комфортно и расслабленно.
– Благодарю, но это лишнее. У вас и без этого очень уютно, – выдавливаю я откровенную ложь.
Чарли продолжает с улыбкой смотреть мне в глаза, становится неловко.
– Говорят, это сделал ее брат, но в ее работах я не увидела какого-то особого отношения к семье. Или вот это «Страдание» родом из детства?
– Сегодня модно все списывать на детские травмы, но это незрелый подход к проблеме. Мы – продукт выборов: тех, что приняли сами или же принятых за нас кем-то. Но так или иначе, выбор и только выбор решает все. Что касается брата, то мне об этом ничего не известно. Насколько я знаю, его в тот вечер здесь не было, во всяком случае, в галерею он не заходил.
Чарли уже показала мне все картины, и мы стоим с ней перед выходом. Единственная работа, про которую еще не было сказано ни слова, это странное бесформенное изваяние в центре холла.
Я делаю шаг вперед и читаю с таблички – «Причина всему».
– Это тоже работа Линды?
– Нет, – качает головой Чарли, прокатывая языком по внутренней стороне щеки. – Это мое творение.
– Необычный выбор, – парирую я, принимая ее правила игры.
– Вот это уже другой разговор. Верно, не травмы детства, но осознанный выбор. Эта работа как раз такая, первая, которую я сделала, полностью соединившись со своим внутренним «я», – благодарно улыбнувшись, отвечает она, внимательно заглядывая мне в лицо.
– А это случилось где-то недалеко отсюда, верно?
Чарли оборачивается к двери, словно пытаясь проследить за моим взглядом. Несколько секунд я смотрю на ее широкие плечи, плотно упакованные в классический темно-синий пиджак в мелкую вертикальную полоску.
