Вспомнив о деньгах, Генка кисло улыбнулся. Деньги – куцую стопку десятирублевок, он, конечно, взял, хотя так и подмывало сунуть их куда-нибудь на полку или даже в холодильник. Чтоб нашли, но не сразу. Был бы поглупее – обязательно так бы и сделал, но вовремя сообразил, что ничего хорошего из этого не выйдет. Найдут, подумают, что забыл, и совсем перепугаются. Ну, а то, что деньги у него есть – и деньги немалые, им знать совсем необязательно.
Странная штука! – вволю понаблюдав, как предки суетятся, собирая его в дорогу, как нервно штопают какие-то тряпки, роняют их на пол, бережно укладывают в рюкзачок, Генка впервые подумал, что не такой уж он чужой для них. Хоть и жили всегда насквозь параллельно, не пересекаясь и не растрачиваясь на любезности, но ведь встревожились – по-настоящему и искренне! Может, потому и не получилось вчера заснуть. Заснул он только сегодня и наверняка бы проспал свою станцию, если бы не проводница.
По счастью, о нужной станции хозяйка вагона помнила. Бесцеремонно растормошив подростка, она сунула ему в руки корешок билета и чуть ли не силой выпихнула из трогающегося поезда. Еще и крикнула вслед что-то веселое. То ли оболтусом назвала, то ли кем покрепче. Спросонья Генка даже обидеться не успел. Вяло помахал на прощание рукой и тут же чихнул.
Как бы то ни было, но он приехал. То есть – почти приехал, поскольку это было только Заволочье. Или все-таки нет?..
Генка с беспокойством завертел головой. Вот будет смеху, если обнаружится, что его высадили на другой станции!
Но проводница знала свое дело и не сплоховала. Генка не удержался и вслух озвучил надпись на желтой, украшающей фасад здания табличке:
– Заволочье, свердловская железная дорога…
Значит, все-таки то, что надо. Хотя и со своими непонятками. Городу вернули прежнее название Екатеринбург, а область с дорогами оставались свердловскими. Спрашивается, где логика? То ли экономили на надписях, то ли боялись запутать людей окончательно.
– Сынок, клубники не купишь? – старушка, одиноко сидящая на перроне, смотрела на него с надеждой. – Отдам за полцены.
Генка помотал было головой, но тут же передумал. Однажды он крепко отравился ягодами. Что-то там с плесенью переел и затемпературил. Живот болел жутко, таблетки приходилось глотать, уколы ставили. С тех пор к ягодам он охладел. Но больно уж кротко глядела на него старушка. Не уговаривала, не наседала, как делают это городские торговки. Отказали – и приняла, как должное. А поездов здесь с гулькин нос, – кто у нее что купит? И скиснет все на фиг – на такой-то жаре.
– Ладно, возьму немного… – Генка приблизился к бабуле. Торговаться не стал, и дрожащими руками она попыталась выбрать ему самое лучшее.
– Кушай, милок. Кушай, на здоровье. Все свежее, со своего огорода…
Вздымающееся солнце било прямо в затылок, и тень Генки, точно компасная стрелка, указывала верное направление. Поблагодарив старушку, он поправил на спине рюкзак и шаркающей походкой двинул к вокзалу.
Внутри здания было прохладно и тихо. Правую половину зала опоясывали старенькие складывающиеся сиденья, в стенке красовалось окошечко кассы. В левой половине разместился буфет – с нехитрым ассортиментом на полках, с огромным электрическим самоваром. Но более всего Генку позабавила гигантская печь, темными боками выпирающая разом в оба зала. Кажется, такие именовали голландками. Верно, завез тот же Петр Первый. Мало ему было табака, так еще и печки заставил перекладывать! Сердитое было время, клыкастое, хотя… Курных-то изб тоже хватало! Вся Россия, считай, в таких жила – с полками-сыпухами для сажи, с дырами-дымогонами, совершенно не похожими на привычные трубы. Потому, верно, и не курили, что топили по-черному. А Петр взял и переиначил все.
