Сломанное сердце - страница 42
Засыпаю с мыслью, что надо с Лерой поговорить. Ну хотя бы извиниться…
____________
* nach hause – домой (нем.)
18. 18. Лера
Какая же идиотская ситуация!
Надо было сразу всё ему сказать. Расставить все точки. Осадить, привести мальчика в чувство. Хотя в тот момент меня бы кто привёл…
Сама от себя не ожидала такой реакции. И до сих пор, когда вспоминаю этот его поцелуй порывистый, его напор, его жар, краснею как школьница. И отмахнуться не очень-то получается.
Свалился же на мою голову этот Шаламов. Что ему нужно?
Хотя тут как раз понятно что. Непонятно, как себя с ним правильно повести. Либо так, как будто ничего не было: сдержанно, холодно, строго. Либо разъяснить ему, что подобное не должно повториться. Второе, конечно, правильнее, но, чувствую, это будет сложно. Потому что, стоит признать, рядом с ним мне нелегко сохранять самообладание. Не знаю, почему. Стыд ли это, смятение или что-то ещё, не знаю, но это мне мешает. И если на людях, во время тех же лекций и семинаров, я без усилий отсекаю от себя ненужные мысли и эмоции, то наедине… даже не подавить, а хотя бы скрыть волнение – уже задача. Дурость какая-то…
Что он там заявил? Я его ревную? Вот же нахал.
Но самое нелепое то, что все выходные я нет-нет, да опять вспоминаю его выходку. Обедаю, читаю материалы по текущим делам, принимаю душ, пытаюсь уснуть – и вдруг оно всплывает… или, точнее, вспыхивает, заслоняя все прочие мысли. И сразу – внутри, в животе сладко поджимается, к лицу приливает кровь. Ночью – так и вовсе маюсь. Закрываю глаза и вижу его горящий взгляд, его губы в преступной близости. И сердце так глупо трепещет.
А потом вдруг понимаю, почему меня это так разволновало. Ну и продолжает волновать. Потому что это приятно – чувствовать себя желанной. Особенно после слов Марка. Как бы я ни старалась их забыть, Гаевский здорово меня ранил. Подкосил основательно мою женскую самооценку. А в Шаламове я нахожу то, в чем именно сейчас неосознанно нуждаюсь. Это как лекарство. Как психотерапия.
Да, точно, всё дело лишь в этом.
Разжевав самой себе причины своих переживаний, я успокаиваюсь наконец и засыпаю.
***
В понедельник возвращаюсь домой поздно. И ещё снизу слышу ругань. Поднимаюсь на свой этаж и обнаруживаю, что скандалят в квартире Зои Ивановны. Судя по голосам, там у неё кто-то наводит разборки. Как минимум, двое – мужчина и женщина.
– Не хочешь по-хорошему, дура старая, – голосит тётка. – Значит, будет по-плохому! Вот подселим к тебе барыгу какого-нибудь. На своей части квартиры я – хозяйка!
– Так оно и есть, – басит мужчина. – Ты, бабка, подумай, оно тебе надо? Мы завтра сдадим наш угол наркоманам и будешь с ними жить, пока сама не сбежишь…
На их крики откуда-то приглушенно лает собака. Что им отвечает сама Зоя Ивановна – не слышно.
И тут подключается ещё один мужской голос, молодой, вежливый, вкрадчивый.
– Зоя Ивановна, миленькая, вы ошибаетесь. Валентина имеет полное право распоряжаться своей долей. В том числе переписать или продать её кому угодно. И наркоманам, и бандитам. И вам придется с ними жить. Только это тяжело и даже опасно. Поэтому в ваших же интересах, миленькая, пойти на наши условия.
До безумия хочется тишины и покоя, как, в общем-то, всегда в конце тяжелого дня. Голова просто раскалывается. И я почти уговариваю себя зайти домой, закрыть дверь и отрубиться до утра, уже и ключ к замку поднесла, но… в последний момент разворачиваюсь и звоню в соседскую дверь.