Я не смотрю на них, поэтому не знаю, почему в салоне повисла тишина.
Через некоторое время Паук продолжает тем же спокойным тоном:
– Как долго он у тебя был?
– Полтора месяца.
– И где ты его держала?
– В квартире. В смысле, у себя.
– Что насчёт общественных мест?
– Да! – стараюсь держать уверенный тон. – Мы были на улице, чтобы проверить… В общем, разговаривали с полицией. И с другими людьми. Всё было нормально.
– То есть он – даже без замены армейской прошивки – вёл себя мирно? Подчинялся командам?
– Да!
Ага, особенно если учесть, что я никаких команд ему не отдавала. Ну и ладно, буду врать до последнего.
Каракурт переводит взгляд между мужчинами сзади.
– Паук, а ты с какой целью интересуешься?
– Я уже мысленно потратил оплату.
– Тебе интересно сдохнуть? Всё это не гарантирует его безопасности сейчас.
Я вклиниваюсь:
– Гарантирует! Я гарантирую, что у него нет боевого режима – такого… – взмахиваю рукой на Каракурта. – Там… всё сложнее. В смысле, он может действовать по ситуации. А сейчас ситуация такова, что мы хотим ему помочь – ну, в смысле, – так что он будет действовать нормально.
Паук кивает Каракурту на меня.
– Видишь? Не будь таким пессимистом. Плюс по тарифу максимальной сложности этот заказ становится ещё интереснее.
Шмель подключается оживлённо:
– Я тоже не против глянуть на армейские эксперименты – естественно, как и сказал коллега, за соответствующую оплату. Любопытно, куда идёт прогресс.
Каракурт бурчит:
– Мне – нет.
Шмель хмыкает снисходительно.
– Ой, да все знают, что ты врушка-завирушка.
С заднего сиденья раздаются дружные смешки, и я смотрю на Каракурта, недовольно поджавшего губы. Уж не значит ли это, что у него стоит контроль эмоций?
– Ну что? – Паук поднимает вверх указательный палец и смотрит на Шмеля. Тот тоже поднимает ладонь. – Давай, командир.
Каракурт, демонстративно закатив глаза, озвучивает скучающим тоном:
– Наше общее мнение таково, что мы по-прежнему заинтересованы в этом заказе. Однако всплывшие детали требуют совсем другой оплаты – по тарифу максимальной сложности.
– Хорошо, – с опаской говорю я. – И сколько это?
– Пять тысяч каждому. Итого пятнадцать.
Все внутренности падают в пятки. Не уверена, сколько осталось на счёте после того, как я отдала им восемь, но вряд ли больше десяти. А отец, понятно, не согласится.
– Это окончательно?.. – оглядываю мужчин, надеясь на чудо.
Но на их лицах, конечно, непоколебимая уверенность. Естественно, ведь они продают свои услуги за деньги. Нет денег – нет услуг. И только что я – сама, никто за язык не тянул – лишила Сина возможности спасения. Как можно быть настолько идиоткой?
Вот теперь точно, я больше не могу. Отвернувшись к шоссе – которое ведёт вперёд, к дому Марка Силана, но что теперь в этом толку, – я закрываю лицо ладонями и чувствую, что всё кончено. Всё. Как было в той песне? «Это конец, мой друг». От этого воспоминания подступают слёзы.
Но вдруг Голос-в-голове говорит: Сейф.
Сейф с оригиналами документов, компрометирующих отца. Вообще-то я не собиралась как-либо его использовать, никогда. Хотя я и копии не собиралась использовать, но смотрите, как всё обернулось. А сейф – это лишь успокоительное средство, для осознания, что у меня есть некоторая власть над отцом и над жизнью. Он бы стоял себе закрытый, а после моей смерти затерялся окончательно.
Но теперь я всерьёз обдумываю возможность обнародовать его существование.
