Неожиданно Голос-в-голове говорит: Хватит ходить по струнке и бояться. Ты же знаешь, он всё равно найдёт, к чему придраться.
И правда. Подумаешь, каких-то полторы минуты!
Торопливой дробью стучу в дверь, захожу.
Этот кабинет не менялся никогда. Каким я помню его с раннего детства, такой же и сейчас. Повсюду строгое тёмное дерево, бордовый, коричневый, серый, чёрные детали. Прямые линии, прямые углы. Каждый предмет занимает собственное, выверенное чуть ли не по линейке, место. Справа – монументальный стол, за которым восседает отец. Поднимает на меня взгляд от экрана компьютера, указывает на пару бордовых кресел перед столом.
Раз он занят, я успею осмотреться. Вспомнить. На ближней стене слева – огромная карта. Греция, Македония, походы Александра. В детстве я обожала сидеть перед ней, на этом мягком тёмно-красном ковре. Часами разглядывала миниатюрные изображения городов, где внутри зубчатых стен одни маленькие человечки несут на городской рынок корзины с фруктами, другие сидят перед ткацкими станками… На полях пасут овечек, в море плывут корабли, маяки освещают путь, караваны идут по торговым путям… Здесь, в реальном мире, прошли годы, я выросла, а эти человечки так и живут своей прекрасной нарисованной жизнью. Армии Александра по-прежнему идут к своей цели, не зная, что их царь уже несколько тысяч лет как умер.
Оторвавшись от карты, обхожу комнату дальше по часовой стрелке. Коллекционные мечи – в детстве я воспринимала их как должное, но сейчас задумываюсь. Кажется, отцу не интересно оружие, тогда зачем они здесь? Потому что так принято? Небольшие картины маслом, пейзажи. Много фотографий. Половина – господин судья на знаковых мероприятиях, с важными людьми. Другая связана с фондом «Счастливое детство», отец в окружении детей. Я прекрасно помню, что изображено на каждой. Вот он вручает мальчику большую коробку с вертолётом, а на заднем плане – две девочки с мягкими игрушками и корзинками конфет. Вот строит малышам башню из кубиков. Этому неловко улыбающемуся мальчику оплатил восстановление руки. Этой серьёзной девочке, ослепшей после аварии, – глаза из искусственной органики. На всех фотографиях фонда отец улыбается счастливо, будто сам получил долгожданный подарок. Не помню, чтобы он улыбался так со мной. И моих фотографий нет – ни на этой стене, нигде.
В дальнем углу комнаты – напольные часы, метра два, выше меня. Окна с тяжёлыми бордовыми портьерами. Выглядываю, но снаружи ничего интересного. Мокрый зимний пейзаж, появилось несколько новых кустарников, а старую скамейку убрали.
Вернувшись к столу, опускаюсь в правое кресло. Неожиданно в голову приходит мысль – я выбрала его потому, что ближе к двери, можно убежать. Нервно ухмыляюсь. Да, годы идут, а мой страх не желает уменьшаться.
– Что там?
– Всё в порядке.
Отец не отрывается от своего занятия, голос уверенный, однако я всем телом чувствую, что за его словами есть какое-то «но» – оно так и повисло в воздухе. За годы, проведённые в этом доме, я научилась буквально кожей чувствовать малейшее изменение атмосферы: кто-то не согласен с собеседником, кто-то раздражён допущенной бестактностью, кто-то знает больше, чем говорит.
– Что не так?
Он смотрит мельком и тут же возвращается к экрану.
– Алетейя, пожалуйста, будь благоразумной. На данный момент точно неизвестно, в каком состоянии твой робот. Может быть выключен, а может, повреждён. Но! – ожидая моей легко предсказуемой реакции, отец вперяет в меня твёрдый немигающий взгляд. – Ты не имеешь права причинить мне вред на том основании, что посторонний человек повредил твою вещь. Я не имею к этому отношения.
