В темноте, в сумраке пишется уютней, приятней. Не знаю, уж там чего можно насочинять белыми ночами.
Девушка стояла неподвижно, молча и ревниво.
Сегодня настоятель отвез нас работать в Лавру. В новой машине меня укачало.
– Да, Димыч, тебе что-то пожестче надо.
– Троллейбус.
Не холодно, но темно очень. Жолто. Еще и зелено кое-где. Трава зелена. Хорошо видна с крыши. И листья многие. Но уже очень глухо. Силы куда-то делись, на зиму скрылись.
Всю ночь дождь. С вечера приплюснутая луна в алтарном окне.
Ну и лунища! Умерла еще Аня-блондинка, молодая, из кризисного центра. От рака печени. Печень не пересаживают.
Лунища зверская. Вчера на смене Миша всю ночь не спал, ворочался, и сегодня весь день квасил.
Детская площадка в Таврическом завалена сухой иглой – лиственницы опали.
Маша звонила. Они переезжают. Герд имеет новую работу.
Маша Б. недавно родила. Оказывается, девочка шестипалая. Я у Тани спрашиваю: А как это выглядит? Она говорит: Это не палец. А папиломка… на тоненькой ниточке, – На ниточке? – И девочку прооперируют, – И что останется? – Рубчик.
Настя рассказала, что Кристина сделала кораблик из пластилина и желудей – он развалился, и она весь вечер прорыдала.
Теперь у Тани две подруги Марины, у них по двое детей. У одной двойняшки, а у другой Лелик и Даня. Лелик похож на будду. Эта Марина безумная, а другая нормальная. Единственная ее странность – православность. Таня консультирует ее по вопросам веры. И не столько она сама такая, сколько ее муж.
А муж другой Марины (безумной) с ней не живет. Только ночует. А за деньгами она к нему сама приходит, оставляя детей дома одних. Вечером, она говорит, устаю от них, не знаю, что с ними делать, они побесятся и уснут.
В кино у Митьки телефончик с голубым экраном. Сначала он им как фонариком светил (мы слегка опоздали). Потом, во время сеанса, он пару раз доставал свой «фонарик», но звонка я не слышал, видно он вибрировал у него в кармане. Справа девушка болтала, а Митька не болтал, а приглушенным голосом шипел: яшфкино. Кино еще не кончилось, а девушка ушла.
Сегодня я видел солнце. Я думал, его не увижу. На южную сторону выходят окна Лавры. Я склонился с лесов, почти свесился, и увидел его, тоже склонившееся и наткнувшееся на густо посаженные деревья.
Вместо одиннадцати положенных ударов что-то невразумительное звякнуло в соборе.
Она сказала: «Вы видели? Она его в платье привела, ему нужно косу заплетать – его нужно в специализированный садик отдать. Но вы-то нормальная? Но вы-то подстригите своего – тогда и она своего подстрижет». «Нет, – отвечает Таня, – знаете, мне кажется, это не подействует». «Но мы же в обществе живем». «Ну, может быть, про общество говорить не стоит…» «Если б я знала, что здесь такая мама будет, я бы не пошла сюда воспитательницей!»
Потом Таня разговаривала с другой воспитательницей, Светланой. Когда они остались вдвоем, Таня сказала «Марина» и больше ничего не успела прибавить. Светлана вся оживилась и сказала: «А, да, ну вы же знаете, у женщины после родов – мозг усыхает.
Ну, что женщина рискует, когда рожает, и что это даром не проходит».
Таня говорит: «Я не поняла, это вы про то, что Марина странная?» А она ей показывает руками, что мозг вот такой – а после родов делается такой.
«А Нина мне как начала, что надо его в другой садик перевести, Нина! Ты мне это брось, тут грубо нельзя. Вы посмотрите, как она их одевает, такая любовь во всем. А остальные-то дети неухоженные. Как они к детям своим относятся, которые считаются нормальными?!»
