Словарь Мацяо - страница 10

Точно так же большинство современных китайцев (в числе которых есть и экономисты) не делают почти никаких различий между американским, западноевропейским, шведским и японским капитализмом. Как не делают различий между капитализмом XVIII века, капитализмом XIX века, капитализмом первой половины XX века, капитализмом шестидесятых и капитализмом девяностых. Многим китайцам одного понятия «капитализм» вполне достаточно для описания мира и обоснования своих симпатий и антипатий.

Во время поездки в Штаты я прочел один антикоммунистический журнал и был немало удивлен тому, что политические вкусы его редакции застряли на уровне мацяоского «сладко». Например, сначала они критикуют коммунистов за то, что те извратили учение Маркса и предали марксизм, потом критикуют и сам марксизм (стало быть, в извращении и предательстве марксизма нет ничего дурного?); сначала разоблачают одних коммунистических деятелей за супружеские измены и внебрачных детей, потом высмеивают других коммунистических деятелей, подавлявших свою человеческую природу аскетизмом и воздержанием (стало быть, измены и внебрачные дети вполне соответствуют человеческой природе?). Редакция не видела путаницы в своих рассуждениях и пребывала в полной уверенности, что любой выпад против коммунизма – это похвально, это хорошо, это «сладко». И в том же самом журнале я прочел новость о китаянке по фамилии Чэнь, которая бежала из Хайнаня в Гонконг, объявив себя борцом с коммунистическим режимом, и моментально получила политическое убежище в одной европейской стране. Спустя несколько месяцев я встретился с сотрудником посольства этой страны, мне было до злости обидно, что их так легко одурачили. За обедом я рассказал, что знаком с этой самой госпожой Чэнь. В бытность свою на Хайнане она никогда не занималась политикой, зато организовала литературный конкурс под названием «Жаркий остров», собрала с молодых авторов по всему Китаю почти двести тысяч юаней оргвзносов, вильнула хвостом и сбежала в Гонконг, бросив в гостинице толстую стопку рукописей. Ей не удалось заманить меня в жюри своего конкурса, но это было уже не важно, потому что в газетном объявлении о приеме рукописей она перечислила с десяток самых известных на тот момент писателей, которых только смогла вспомнить: Маркеса, Кундеру, Льосу, – и кто бы мог подумать, все они входили в состав жюри, как будто госпожа Чэнь задумала вручать на Хайнане Нобелевскую премию по литературе.

Мой рассказ привел дипломата в некоторое замешательство. Наморщив лоб, он сказал: я допускаю, что она получила эти деньги обманом, что обман вышел весьма топорным, но ведь ее действия можно расценивать как своеобразный способ политической борьбы?

Говоря это, он отчаянно жестикулировал.

Я не смог продолжать разговор. Мне вовсе не хотелось менять политические взгляды моего собеседника. Любые последовательные и вместе с тем миролюбивые взгляды заслуживают уважения, хотя с ними можно соглашаться, а можно спорить. Я лишь ощутил себя в тупике. Как в Мацяо я не мог открыть местным глаза на разницу между всевозможными «коврижками», так и сейчас не мог объяснить своему собеседнику разницу между всевозможными китайскими «диссидентами». В этой непонятной и чужой для него стране денежная афера тоже выглядела вполне съедобной «коврижкой». Вот и все.

Китайцы часто придумывают обиходные названия для разных промышленных изделий. Я родился в городе и считал себя достаточно прогрессивным молодым человеком, но до приезда в Мацяо никогда не слышал словосочетания «иодная тинктура» – только «йод» или «настойка йода». Точно так же раствор бриллиантовой зелени я привычно называл зеленкой, перманганат калия – марганцовкой, гидрокарбонат натрия – содой, настойку валерианы – валерьянкой, аккумуляторы – батарейками, амперметр – счетчиком, а сигнал воздушной тревоги – сиреной.