Нет, ее не назначали на эту должность, она все решила сама. Кажется, лишь потому, что однажды жизнь ее «покрылась»
серостью, плесенью и банальной скукой. Она кричит на мужа параллельно, тем же тоном, переключаясь на всех остальных.
Родственники умершего продолжают вглядываться в его холодное, чуть синеватое лицо. Нельзя с уверенностью сказать, что
именно они испытывают.
Анна делает еще несколько шагов назад, дабы не смешаться с дешевой буффонадой, и вдруг натыкается на забор, осознавая,
что вся площадь покрыта этими высокими, острыми, одинаково безвкусными и такими бездушными оградками, которые
устанавливают покойникам живые люди.
«Зачем им заборы, зачем мраморные памятники, купленные за сумасшедшие деньги? Мне казалось, самое бесценное – это
память о них. Память, сохранить которую гораздо труднее, нежели организовать публичное скопище. Но нет. Даже тут людям
удается устроить соревнование – за лучшее место на кладбище».
На ноги наступают чьи-то грязные сапоги. Анна поднимает голову, черная шляпа оголяет ее лицо, и она замирает.
– О, Анна. Примите мои соболезнования, – слезы стекают по лицу женщины, которая ни разу не зашла к, тогда еще живому,
человеку. Женщина обнимает Анну и рыдает.
Желание провалиться или исчезнуть нарастает. Анна молча кивает и скрывается от наблюдателей, которые не сводят с нее
глаз, провожая каждое ее движение.
«Ты пришла сюда, потому что эта женщина – твоя мама. Она придерживается другого мнения и тех самых традиций. Если ты
ее любишь, заткнись», – прошептала Анна себе под нос и сделала глубокий вдох.
– Хочу сказать несколько слов о покойнике. Он был замечательным человеком – добрым и верным мужем, любящим отцом
и дедушкой… – речь лилась, как слезы.
Анна пыталась вспомнить человека – хотя бы одного, – который навестил бы умершего при жизни. Может, пригласил в гости
или просто позвонил?
«Нет, не помню», – Анна опустила голову.
Кто-то снова пихнул ее локтем. Анна обернулась и увидела очередную незнакомую женщину. Гримаса на ее лице отдавала
такой пустотой, что сложно было распознать ее чувства. Но догадаться было нетрудно – она следовала настроению толпы.
– О, примите мои соболезнования, вам сейчас так плохо. Так плохо, наверное, – она повторила это несколько раз, а потом ее
мысли перетекли в неожиданное русло. – Как ты, Анна. Замуж еще не вышла? Давно тебя тут не было.
Отвратительность происходящего нарастала. Люди собирались в кучки, активно беседуя. Кто-то даже улыбался. Настроение
поднималось: все понимали, что продолжение будет за столом, за рюмкой горючего. Тогда можно будет «раскрыться» по-
настоящему, авось, и высказаться, если до этого дойдет. Чем не праздник?
Анна натягивала шляпу так усердно, что волосы скрипели, выдавая волнение девушки.
Кто все эти люди, зачем этот цирк?
Анна подошла к женщине в черном платке, склонившейся над гробом, обняла ее и сказала:
– Он не умер, он с нами. Это всего лишь тело. Разве ты не понимаешь?
– Да как ты можешь так говорить? В тебе совсем нет любви! Ни к кому. Тебе все равно.
Анна не стала спорить, поняв, что горе дает людям эмоции. Эмоции, которым так легко следовать. Опять же – не надо думать,
можно просто «впасть» в горе. Ведь окружающие пожалеют тебя, поговорят с тобой, погладят по головке и оценят твои
старания. Именно в такие моменты можно осознать свою причастность и нужность в этом бренном мире, который так
