Читать онлайн Аль Квотион - Словоточие

«Я открыл приют для голодных птиц…»

Я открыл приют для голодных птиц,

У них сотни крыльев, у них нет лиц.

Я кормлю пшеном черных теплых букв

Бесконечность перьев и жадных рук.

И не важно то, что болит в груди,

Рядом с ними я становлюсь другим,

И учусь все чаще не петь, молчать.

Прилетайте, птицы, на горький чай,

Посмотреть в обертке красивых слов

На мою печаль и мою любовь.

Прилетайте есть, прилетайте пить

И, совсем по-птичьи, к утру забыть.

Ночью птицы спят, ночью тихо жить,

Ночью громче сердце и меньше лжи,

По ночам во мне говорят стихи,

И светло душе, и шаги легки.

Ночью птицы спят, я сижу один,

Может быть, прощен, может быть, любим,

Зажигая свет в темноте ресниц,

Созидая корм для голодных птиц.

«И вроде жизнь еще не кончилась…»

И вроде жизнь еще не кончилась,

И вроде я не опоздал,

Но все же злее одиночество,

Когда вокруг шумит вокзал.

Поэтом скомканным шатаешься,

Устав от дум, от баб, от дел,

Жуешь судьбы краюшку-краешек,

И улыбаешься в прицел.

Мы умираем не от старости,

Не от любви, не от войны,

От неба синего до крайности,

Кричащего у нас в груди.

Бросаем все без милосердия,

Поэты, юноши из снов,

Но на поверхности бессмертия

Лежит запекшаяся кровь.

И наши души – коридорами

Для пришлой боли всех людей,

Мы плачем полночью за шторами,

Мы память людных площадей,

Времен тоски, времен отчаянья,

Не достучавшейся весны,

Времен утробного молчания

Всей изувеченной страны.

Слова – изведанное зодчество,

Слова – топор, слова – стена,

Мы убиваем в себе творчество

Глотком дешевого вина.

Мы птицы, руки в свет простершие,

Мы список сгинувших имен,

Мы этим миром перекошены,

Но снова прорастаем в нем.

Как больно, остро! Знаешь? Чувствуешь?!

Закрой глаза и пой, и пой,

Мы бьемся насмерть в солнце душами,

Мы мир таскаем за собой.

Конечно, зло, добро – условности,

Все ведомо на свете нам,

Вот только не хватает совести

Идти к свободе по телам.

Мы гибнем взвешенными пачками,

По килограмму на штыки,

Поэты, стихотворцы, мальчики,

Держатели всея тоски,

Бессильные военнопленные,

Мы продаемся за гроши,

И вырывается вселенная

Из обесточенной души.

Уходим молча. Имя-отчество

Под каждой стонущей строкой.

Но все же злее одиночество,

Напоенное пустотой.

«Ты знаешь вопрос «зачем», ты искал ответа…»

Ты знаешь вопрос «зачем», ты искал ответа,

Ты в книгах его искал и искал в глазах.

А там, за окном, непослушное рваное лето

Гуляет забытым ребенком в вечерних дворах.

Там каждое слово – прообраз бесед грядущих,

Там каждый вопрос – заключает в себе ответ.

Там мир – это холст, на котором рисует души

Тот вечный никто, для которого мира нет.

Ведь что наша жизнь? Это небо. Пейзаж. Вид с мыса.

Два облака, солнце и воздух – ничто на треть.

Ты можешь сидеть и искать в этом небе смысл,

И можешь расправить крылья и в нем лететь.

Два маленьких шага от женщины и до дуэли,

Две маленьких песни на струнах натянутых жил.

Все просто: пока ты искал своим жестам цели,

Я жил. Понимаешь, мой мальчик? Я просто жил.

«Ты смотришь в эти буквы беглые…»

Ты смотришь в эти буквы беглые,

А я смотрю тебе в висок,

Оплавленный земными бедами,

Забывший собственный исток,

Нелюбящий, холодный, мраморный,

Смотрю и вижу весь наш мир,

Живущий по жестоким правилам

Оплаты брошенных квартир,

Усталой тихой нелюдимости,

Спивающихся болью снов,

Убитой сплетнями невинности,

Дверей, закрытых на засов.

Мир, где голодными сединами,

Держась за слабые сердца,

Мы все становимся картинами

Руки безликого творца.

Холсты. Большие, безымянные,

И подпись Бога, как итог.

Нас вложат в рамы деревянные

И закопают точно в срок.

И вместо рая – многоточие,

И вместо ангела – свечу.

Но засыпая в одиночестве,

Твое я имя в ночь шепчу.

И мысли эти – неоправданны,

Они лишь оттиски виска,

Пропахшего войной и ладаном,

Судьбой текущего в века.

Чего мне не хватает? Смелости?

Знамен? Тоски? Но все же знай,

Любовь к тебе растет до зрелости

И морем бьется через край,

Любовь глубокая, бездонная,

Ответь, скажи, я все смогу.

Но ты все смотришь в буквы черные,

И веришь только в тишину.

«Соври, что завтра будет лучше…»

Соври, что завтра будет лучше,

Что та же осень, только краше,

Что тот же вздох, но без удушья.

Соври, что мы не станем старше.

Соври, что люди не уходят,

И что любовь всегда взаимна.

Соври о чести и свободе,

Соври, что жизнь необходима.

Соври о том, что все болезни,

Нас превращающие в землю,

Пройдут. Соври, что не исчезнем.

Соври, что истина не дремлет.

Соври, что дети все вернутся,

Навек ушедшие из дома.

Соври, что ангелы проснутся,

И выйдет Бог из вечной комы.

Соври, что тот старик с глазами

Всех пьяниц мира будет счастлив.

Соври, что стены между нами

Прорвет лавина новой страсти.

Соври, что станем мы добрее,

Не так жестоки и угрюмы,

И между школой и аллеей

Не будут подниматься тюрьмы.

Соври, что тот, кто нами правит,

Хранит в рассудке человечность.

Соври про честность этих правил.

Соври, что завтра будет вечность.

Соври про солнце в каждой луже,

Про светлый смех за каждой дверью.

Соври, что завтра будет лучше.

Сегодня я тебе поверю.

«Теперь скажи мне, что ты видишь…»

Теперь скажи мне, что ты видишь?

Когда познание себя

Вдруг стало нищим.

Стало лишним.

А под тобой горит земля.

Когда все траты и потери

Так безнадежно губят жизнь,

Что ты уже распят, потерян

И обескровлен до души.

Ты в сырь,

Ты в серь,

В сирень,

В сиротство

Кричишь до хрипа о любви.

Не слышат.

Смейся, плачь, юродствуй!

Ты здесь один.

Мы здесь одни.

Когда ты век бежал за эхом,

Стирая сердце до прорех,

И встретил, встретил человека,

Но жалок этот человек.

Когда ты осознал по телу

Всю хрупкость лбов,

Всю хриплость слов.

Всё в мире,

Всё,

Всё опустело.

И космос стар.

И ты не нов.

Все наши судьбы – эпос, хаос.

Все наши свечи – в темноте.

Чертовски мало просто пауз.

Чертовски сильный шум везде.

И бездна смотрит с каждой крыши.

И у нее твой лик, твой взгляд.

Теперь скажи мне, что ты видишь?

Теперь я слушаю тебя.

«Все хорошо. Привет-пока…»

Все хорошо. Привет-пока.

Зима, зима… Да нет, не мерзну.

Снег опустился с потолка

И пропитал собою воздух.

Все хорошо. Вы где-то там.

Вы где? Молчание и шорох.

Каким молиться здесь богам,

Чтобы не тлеть как мокрый порох?

Все хорошо. Болит? Слегка.

Слегка болит, слегка болею.

У вас холодная рука

И обжигающая шея.

Все хорошо. Простите мне

Невозвращенство листопада.

Ах, пани, счастье на земле

Не больше, чем наивность взгляда.

Все хорошо. Да, Вам пора.

Уйти, уснуть, не в этом дело.

Здесь билось сердце у ребра,

Пока ему не надоело.

Все хорошо. До новых встреч.

А может, посидите рядом?

Да, да, пора. Рубите с плеч,

Но не смотрите виновато.

Все хорошо, опять клише,

Не запирайте двери, пани!

Вдруг станет сыро на душе,

И ты устанешь жить. Устанешь.

«Шагая по стеклам разбитых прелюдий…»

Шагая по стеклам разбитых прелюдий,

Не веря уже ни газетам, ни людям,

Из боли любви и земного бессилья

Она собирала непрочные крылья.

Грустила тайком, не любя театральность,

По шрамам и ссадинам знала реальность:

Закрытые перед лицом ее двери,

Вкус смерти последней отчаянной веры,

И чуждость свою, и свою одинокость,

Разбитый в побеге от прошлого локоть.

А кошка у ног неизвестной породы

Учила ее чувству гордой свободы,

Учила гулять по обшарпанной крыше,

Учила, что люди почти что как мыши,

И если любить, то не жалких, не слабых,

И если уж падать, то только на лапы.

Они уходили вдвоем вдоль прибоя,

Прозрачные крылья сжимая в ладонях,

Вдоль долгого неба, осенних морозов,

Шагая по стеклам, по людям, по звездам.

«Что ты можешь сказать мне нового…»

Что ты можешь сказать мне нового?

Что стихи – это только плешь

На затылке всего прошедшего? Что ни шерсти с них, ни рубля?

А я знаю. Я сам растраченный. Покатился по полю – срежь

Эти маки и эти маковки. А не то зацветут поля.

Да, я знаю, я сам исписанный. Я подгрудный еловый сбор —

Принимать по стакану вечером, пока звезды стоят кругом.

Только, кажется, не закончится этот долгий бездарный спор:

Спор любовника с импотенцией, спор поэзии с топором.

Да, я знаю. И тоже, в принципе, соглашаюсь порой молчать,

Потому что слова бессмысленны, не заменят простой сохи,

Не залечат простой царапины, не окупят твою печаль.

Но когда я целую женщину – продолжаю писать стихи.

«Ничего не пугайся и держи меня в холоде…»

Ничего не пугайся и держи меня в холоде,

Так сбивается жар истеричного хохота

Раскаленной души, обнаженной до выкрика,

До голодных стихов беспощадного выводка.

И границы – тесней, и реальное – кажется,

И под каждым лицом вместо истины – сказочник.

Твои руки безумные на плечах моих спаяны,

В этом что-то от Брута, в этом что-то от Каина.

Мы сорвемся в туман, мы останемся в вечности,

В этом что-то от неба, от его безупречности.

Твои руки безумные раздевают сознание,

Обрывай тормоза и включай зажигание.

Бесполезны слова и нелепы потребности,

Гроб руби на дрова, и тогда мы согреемся.

Горячо? Горячей! Пусть дотла, до духовного.

Ты не хочешь обжечься? Так держи меня в холоде.

«Странная женщина: тонкая, тихая…»

Странная женщина: тонкая, тихая,

Вяжет судьбу и сидит у окна,

Время ее не стремится, не тикает,

Медленно льется подобием сна.

Звездное небо в ней, рядом с ней холодно,

Но без нее – словно нечем дышать.

Тихая, тонкая, острая. Больно мне.

Острая, вечная, словно душа.

Словная, славная, млечная, тонкая,

Шепчет молитвы в прозрачную тьму,

Любят таких не касаясь, не трогая,

Не задавая вопрос почему.

Только любить. Только верить признаниям.

Плыть в этом шепоте гаснущих звезд.

Сонно баюкать и греть пониманием.

Только любить. И любить – лишь всерьез.

«Скажи этим людям о том, что ты знаешь истину…»

Скажи этим людям о том, что ты знаешь истину,

Вбивай свою правду в податливость, в мягкость лбов,

До крови, до рева, до рвоты словами в письменность,

До шрамов ума, до душевных больных рубцов.

Пусть верят, как ты. И пусть любят, как надо, правильно.

Разуют глаза и увидят – вокруг стена,

И люди, все люди, от прадедов и до правнуков

Глупцы. Всем им боль одна и юдоль одна.

Скажи, что вокруг – война, что вокруг все сумрачно,

Надежда подохла вчера. Не успели спасти.

И ценность осталась одна – добежать до булочной,

И влипнуть судьбой в экран. И уснуть к шести.

Что Бог подписал наш мир молчаливым прочерком.

Что ночь началась и не будет другого дня.

Но жизнь – это зал зеркал, амальгама, тест Роршаха,

Ты видишь в ней только то, что внутри тебя.

«Проснешься: кофе, новости, мигрень…»

Проснешься: кофе, новости, мигрень,

Обычный полубред, обычный день.

И надо бы ожить, но как-то лень,

И смысла нет, и мысли набекрень.

К полудню ты становишься мудрей.

Вся жизнь твоя срослась в тугую сеть,

И ты способен, царствуя над ней,

Светло и вдохновенно сатанеть.

Под вечер – межпланетный апогей,

Конфликт миров, скандал, прощенье, секс.

И даже хорошо, что так – больней,

Но чувство жизни входит в каждый текст.

А ночью разбавляешь соком спирт,

И новый облик истины готов:

Ты слово, изменяющее мир,

Но ты и мир, не требующий слов.

«Все люди – мое отчество и певчество…»

Все люди – мое отчество и певчество,

Все здесь, от февраля и до рубля,

Но стоя по колено в человечестве,

Мне хочется смотреть лишь на тебя.

Затем, что остальные здесь – ненужные,

Пустые, исковерканные лбы,

Живущие от завтрака до ужина

В отрезке от прицела до пальбы.

Затем, что остальные не пришились мне

К изнанке измочаленных висков,

Ни к выкрику,

Ни к выдоху,

Ни к вышагу,

И, кажется, не стоят даже слов.

Возможно, это в чем-то даже правильно,

Смотрю в тебя сквозь лиц метельных фирн,

Сквозь ум и глупость,

Сквозь грехи и праведность,

И взглядом этим связываю мир.

Бинтую, пеленаю.

Что есть творчество?

Попытка убаюкать жизнь в стихах,

Вперед

Читать онлайн Аль Квотион - Словоточие

Похожие книги