В последнее время я стала очень эмоциональной и какой-то… ранимой, что ли…Отбрасываю в сторону испорченный чулок и прижимаю ладони к лицу. Негромкий всхлип, вырвавшийся из груди, кажется таким жалким и чужим, что на мгновение мне даже кажется, что это не я.
Именно сейчас между мной и всем окружающим меня миром огромная черная пропасть, а я стою на самом ее краю.
Я кричу, но никто не слышит. Крики будто глохнут и до той стороны доносятся лишь подавленные стоны. Как я устала! Собираться каждый день из осколков, склеивать себя по кусочкам, возрождаться, словно птица феникс. Но если не я, то кто? Кто позаботится о моем малыше? Прижимаю руку там, где надежно спрятана от жестокого мира маленькая хрупкая жизнь и пытаюсь хоть как-то отвлечься от всего, что так неожиданно обрушилось на мою голову.
Когда я прикрываю глаза, моей руки касается мягкая шелковистая шерстка Клоди. Кошка мурлычет и трется об меня мордочкой, приятно щекоча усами.
- Ничего, Клоди. Прорвемся... - обещаю дрожащим голосом, ласково почесывая хулиганку за ухом.
Около двух часов у меня ушло на то, чтобы собрать вещи. Переезд — это всегда очень не просто, а если учесть еще и те обстоятельства, из-за которых мне приходится возвращаться в Анапу, на душе и вовсе кошки скребут. Я уже наперед с уверенностью знаю, что ждет меня. Я знаю такой тип людей, как Камилла.
Она без устали будет загонять острые язвительные слова, так похожие на огромные раскаленные цыганские иголки мне под кожу. Это только на первый взгляд кажется, что она уверенная женщина, знающая себе цену. На самом деле за маской успеха у таких, как она, скрывается целый букет комплексов и обид на весь мир. Мне даже страшно представить, какой бы разразился грандиозный скандал, узнай она о том, что я ношу под сердцем ребёнка от Садулаева Давида Мансуровича. Резким движением руки застёгиваю молнию на чёрной спортивной сумке.
Искренне не понимаю, чем могла заинтересовать Давида Камилла?
Мне всегда казалось, что он именно из тех, кто видит человека насквозь. Эти черные пронзительные глаза как будто обладают способностью оценить и рассмотреть человека за доли секунды, всего лишь с помощью одного взгляда. . Неужели его ни капли не смущают фальшивые ужимки невесты? О чем вообще речь?!
У неё даже блонд и то не естественный! Я злюсь еще больше, вспоминая стильную причёску Камиллы. В бессилии сжимаю кулаки. Ненавижу! Гадкая ревность! Это ведь она. Это чувство не спутать ни с каким другим. Моя любовь к Давиду походит на ненависть – такова суть собственнической любви сердца. А ведь терзания ревности — самые мучительные из человеческих слабостей. К тому же, они меньше всего внушают сочувствие к тому, кто их причиняет. Я даже на какое-то время совсем забыла, что сама сбежала из-под венца.
Так имею ли я сейчас хоть какое-то право ревновать Давида, а тем более злиться на него за то, что он, негодяй, решил жениться после моего побега? Тут же сама отвечаю на свой вопрос: а кто мне запретит? Я живой человек! Да, у меня тоже есть чувства, эмоции в конце концов! И я не хочу врать себе и обманываться, что ни к чему хорошему не приведёт - все равно, что свежее глубокое ранение просто заклеить детским цветным пластырем. Закрыть глаза на происходящее. Это трусость, а Юсуповы на нее не способны! Гордыня - да, но не трусость. Это претит всему моему существу. Только вот что делать с проклятой ревностью? А ведь именно благодаря этой ревности я поняла, что действительно все ещё люблю Давида. Это подобно тому, как боль говорит нам о том, что мы все ещё живы. И вот, когда я уже думала, что нет сил для любви, у меня их оказалось предостаточно для ревности.
