Запах усилился: теперь он стал более насыщенным, в нём появились новые ноты – запах мокрого дерева, сырости старых подвалов, переплетённый с лёгким ароматом дыма. Этот аромат заполнял лёгкие, проникая в сознание, вызывая странное, едва уловимое чувство голода.
Грила улыбнулась, глядя на свои творения.
– Прекрасно, – произнесла она, её голос был тихим, но в нём звучала неподдельная гордость.
Её золотистые глаза вспыхнули в полумраке кухни, отражая свет от пламенных отблесков Танцующего крика. Каждый её взмах ножа был словно мазок на полотне, и картина, которую она творила, была произведением тьмы и магии.
Когда последний пласт мяса был нарезан, Грила остановилась. Она опустила нож, и воздух вокруг неё будто вернулся в норму, хотя запах и звон продолжали наполнять пространство, обволакивая его невидимой пеленой.
Она подняла тончайший пласт мяса пальцами. Свет внутри него всё ещё переливался, но теперь он стал мягче, покорнее. Грила посмотрела на него, её глаза излучали удовлетворение.
– Ты был прекрасным, – прошептала она, будто обращаясь к сущности, из которой было вырезано это мясо.
Она положила пласт на тарелку, выложенную из гладкой, полированной кости, и отошла, чтобы подготовить следующее действие своего ритуала. В кухне, где запахи магии и страха переплетались с ароматами боли и надежды, продолжался её кулинарный процесс – искусство, пропитанное ужасом.
Когда Грила готовила, её фигура будто становилась центром этой кухни, её сердцем и волей. Вокруг неё словно сгущался воздух, вибрируя от силы, которая исходила от каждого её движения. Тени на стенах, отбрасываемые мерцающим светом очага, казались не просто отражением, а неотъемлемой частью её сущности. Каждая деталь кухни – от полок с банками до массивных котлов – смотрелась живой, подчинённой воле своей хозяйки.
Её работа была наполнена напряжением и властью. Каждый ингредиент, который она брала в руки, был больше, чем просто частью блюда – он хранил в себе воспоминания, эмоции и страхи тех, кому принадлежал. Эти воспоминания вибрировали в воздухе, проникая в разум, оставляя на языке ощущение чего-то давно ушедшего, но всё ещё живого.
Перед Грилой бурлил огромный чугунный котёл, его поверхность покрывали затейливые руны, которые вспыхивали и угасали в такт кипению. Внутри него переливалась густая светящаяся субстанция, словно жидкий свет, который не согревал, а отталкивал.
Грила склонилась над котлом, её лицо озарилось мягким золотистым свечением субстанции. Её глаза, яркие и жёлтые, пронизывали эту сущность, словно видя в ней что-то большее, чем просто ингредиент.
– Ты был непослушным, – произнесла она, её голос звучал тихо, но глухо, словно слова рождались из самого нутра её существа.
Её слова, произнесённые в тишине, будто эхом отозвались в недрах котла. Взгляд Грилы, холодный, но острый, как лезвие, не отрывался от субстанции. Внутри неё всё ещё теплился свет, но он был неспокойным, словно пытался вырваться наружу.
Из глубины котла раздался шёпот. Это был слабый голос, дрожащий, как первый снег, падающий на тёплую землю.
– Я не хотел… простите…
Голос ребёнка, который принадлежал сущности в котле, был слабым, как тень воспоминания. Он звучал так, будто слова доносились из далёкого сна, унося с собой последние отголоски жизни.
На мгновение Грила замерла. Её рука, поднятая над котлом, остановилась, будто слова проникли в её сознание, коснувшись того, что она старалась скрыть. Её губы едва заметно дрогнули, но через миг её лицо снова застыло в привычной суровости.
