– Если бы я тебя тогда не взял, через несколько дней тебя б, Птаха, не стало, – как-то просто, даже буднично ответствовал протопресвитер. – Но мне было разрешено изменить твою судьбу.
– Кем разрешено, батюшка?
– Моим Учителем.
– Господи!.. – Птаха, глубоко вздохнув, глаза рукой прикрыла, а потом кинулась руки ему целовать.
У каждого человека своя тайна с Господом, а у нашего батюшки – особенно. Уж как любил его народ за отеческую теплоту и вразумление! Только злые люди добротой нашего батюшки-протопресвитера воспользовались, а ведь уж стар был – не пожалели. Смута в империи началась. Помер наш батюшка, кормилец наш. Уж как мы горевали по нему, одному Богу ведомо. Сколько верст на руках служивые несли гроб-то до самой могилки, всю дороженьку устлали ельником. Похоронили сокола ясного, батюшку нашего, а мне велено было спасти ее, увезти из Питера подальше. Такова, значит, последняя воля кормильца нашего была… Душа-то до сих пор так по нему скучает. Русь святая, храни веру православную!
– А дальше-то чего было, деда?..
– Епифанушка, смотри-ка, мой малец под твои байки и заснул, – тихо сказала женщина. – Пойду в избу, уложу его.
– Иди, милая, иди, – вздохнул старик и опустил подбородок на скрещенные на палке руки. – Привез я Птаху-то в родные края, да и сам тут остался. Приглянулась мне тут Дуняша, душой к ней прикипел, женился, деток вырастили. Вот и живу тут, хлеб да щи жую. Так-то, ребятишки, жизнь Птахи сложилась, вашей землячки.
– А где она сейчас? – спросили сразу в несколько голосов.
Старик посмотрел вслед ушедшей в избу женщине и пожал плечами: «Кто знает? Может, тут рядом, может, дальше судьба унесла»…
Мальчик проснулся до рассвета, когда ночная тьма медленно начинала рассеиваться, неохотно уступая место приближавшемуся рассвету. Казалось, что ночная темень уползает за реку, поджавши хвост, как испуганная собака…
Он любил эту горницу, где ему так славно жилось и игралось. Ему нравилось тут все: старинный бабушкин сундук, покрытый домотканой пестрой дорожкой, божница с иконами и лампадкой, которую бабуля зажигала в сумерках, комод с фигурными ручками, покрытый белоснежной кружевной накидкой. На комоде стояли фарфоровые фигурки пастуха и пастушки, еще какие-то хрупкие бабулины безделушки (мальчику их брать не разрешалось). И, конечно, пузатый глиняный кувшин, в котором всегда были цветы: весной и летом – свежие, а в холодное время – букет из ароматных засушенных веточек зверобоя, бессмертника и рябины.
Еще в горнице стоял резной буфет темного дерева с двумя тумбочками по сторонам, кучей ящичков, полочек со стеклянными дверцами, из-за которых выглядывали парадная сахарница, чайник, расписные чашки, в другой половине стояли стопкой тарелки. Этот хранитель семейного уюта таил в себе множество маленьких тайн. Например, сверху, с дальней полки бабуля доставала для мальчика лакомства – кусочек сахара или ириску. А еще в буфет частенько наведывался домовой – маленький старичок с длинной бородой в шапочке и лапотках. Мальчик сам видел, как он тащил оттуда кусочек печенья или конфету. Один из ящичков бабуля всегда запирала на замок, а ключик прятала в карман. Как-то случайно мальчик увидел, что бабуля клала туда потертую тетрадь или книгу в синей твердой обложке. А в другом ящичке лежало настоящее сокровище – бабулина чайная серебряная ложечка. Мальчику она так нравилась, что он все выпрашивал ее у бабули, когда они садились пить чай. Бабуля смеялась и говорила: «Вот помру, все твое будет, родной мой!». А мальчик, насупившись, отвечал: «Нет, ты лучше живи долго!».
