…Михалыч сидел в подвале. Над головой хрустели стекла, слышались голоса:
– Вот он лежит! Видишь?!
– Но этот обросший, а говорили, что бритый…
– Он это! Леший!
– А где мать его, лешачиха?
– Нам ее не заказывали… Контрольный в голову – и по коням.
Раздался выстрел. Захрустело стекло. Взревела снаружи машина, и наступила тишина.
Михалыч поднял над головой крышку: в сумерках зияло разбитое окно. Рядом лежал Чачин. Матушка, скорее всего, тряслась в избушке, вспоминая всех богов.
Михалыч открыл дверь и вышел в сени.
– Сынок…
Мать стояла перед ним, блестя в полумраке глазами.
– Сиди, мама, в избушке… Запрись на крючок…
Михалыч вернулся в дом. В темноте натянул на себя форму, вышел из дома на улицу. К темным стеклам в соседних домах прилипли перепуганные лица. Пусть смотрят. В темноте они разглядят лишь человека в мундире.
Пистолет у Михалыча лежал в правом кармане кителя. Патрон в патроннике. Снимай одним пальцем с предохранителя – и стреляй, не вынимая «машинки». Противник удивиться не успеет, как получит пулю.
Подойдя к зданию администрации, он заметил за углом полицейский мотоцикл желтого цвета. Оказывается, этот цвет был еще в моде в здешних местах. Ключ торчал в замке зажигания. Заводи – и пользуйся на здоровье.
Михалыч включил зажигание и стал заводить мотоцикл. Нога сорвалась, больно ударившись о рычаг. Михалыч продолжил заводить, но у него это как-то не выходило: нога словно липла к рычагу… Странно. Почему рычаг прилипает к стопе?
Из-за угла вышел сержант – Михалыч неделю назад едва не отправил его на тот свет. Едва – не считается. Сержант живее всех живых – вытянулся по струнке, отдает честь и улыбается:
– Заплатите мне, чтоб я поддакивал…
Умный, бестия…
И тут Михалыч проснулся: нога застряла между прутьев кровати и сильно болела. Луна светила сквозь тюлевые занавески. Михалыч поднялся и пошел в прихожую, еще не веря, что это был сон. Мать спала на боку, свернувшись калачиком. Стол чист, а русской печи нет и в помине – вместо нее здесь кирпичная плита. Слава богу! Жив, значит, Чачин.
Мать повернулась в кровати:
– Стонал ты сильно, Толя… Приснилось, видать, что-нибудь…
Михалыч взял со стола бутылку минеральной воды, распечатал:
– Приснилось…
– Зверячья у вас работа…
– Для кого как.
Михалыч глотнул воды. Мать продолжала на ту же тему:
– Все нервы себе измотал… Чо видел-то хоть?
– Войну…
– Все воюешь?
– Куда от нее деться…
– Бросай! Жениться давно пора!
– Не переживай.
– Ну как мне не переживать? Ты же мой сын.
– Вот и не мучь меня. Если спросят, знаешь ли полковника Кожемякина, скажи: не знаю такого, никогда не слышала. У меня, мол, другая фамилия. Спросят паспорт – сунь им в рыло…
Михалыч вернулся в постель, но долго не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок. Проснулся поздно. Настроение мерзопакостное. Сны не бывают напрасными. Они имеют под собой материальную основу – как в том случае, при проведении первой в жизни спецоперации. В квартире находилось тогда двое агентов, поджидали хозяина – о нем плакал заочный приговор. Михалыч ночью уснул, по очереди, и видит во сне: в комнате сидят трое мужиков – Михалыч смотрел на них откуда-то сверху, словно с божницы.
Мужики сквозь зубы говорили между собой:
– Мы войдем туда просто…
– Как же?
– Подойдем к двери и скажем: «Вам письмо». Они спросонья откроют – остальное дело техники…
Квартирный звонок разбудил моментально. Михалыч прильнул к «глазку»: на площадке за дверью стояли двое.
