Михалыч, давясь слезами, включил передачу, переехал на соседнюю улицу к тетке Матрене. На встречу выбежал материн Тузик, с опаленной шерстью на морде. Собака виляла хвостом, нюхала брюки и фыркала.
– Толенька-а-а!..
Открылись воротца. Мать выбежала в шерстяных носках, обняла Кожемяку. – Сожгли меня, Толенька…
– Не плачь, мама, – Михалыч ухватил тощее тело. – Дом новый купим. Или срубим… Главное, ты жива…
– Какой мне дом теперь! Я не могу больше строить. Они подперли дверь и подожгли. Думали, одинокая старуха не выскочит. А я не спала из-за астмы.
– Как же ты?
– Слышу, щелкает за дверью, шипит, а открыть не могу. Оделась. Плеснула из бака на себя воды, топор в руки – и к раме. Еле выскочила…
Мать заплакала.
– Садись, – велел сын. – Сейчас же уезжаем.
– Да ты что! Куда я с тобой! А здесь глава обещал. Комнатку… Как сгоревшей…
– Глава?
– Они думали обоих сжечь, а получилось, что ты уехал. Бог отвел…
– Иванов не зря вчера приходил…
– Его я не видела пока что. Вообще никого из полиции не было – одни пожарники. Сказали, полиции делать нечего на пожарах. Выскочила – и будь рада…
В воротах показалась тетка Матрена. Лицо припухло от слез.
– Сидим, плачем вдвоем…
Она прижалась к Михалычу.
– Собирайся, – сказал тот, отвернувшись к реке.
Но мать стояла на своем. Не поеду… Ты будешь гоняться, а я трястись по ночам. Здесь тем более вся родня у меня.
– А разве я тебе не родня?
– Ты приедешь, навестишь когда. Они – нет…
Мать обернулась к тополям, раскинула руки. Она никуда не поедет, потому что здесь вся ее жизнь. Тем более что обещали дать… Завтра… Начальство…
– Оставайся… Я к Иванову.
– Ищут, говорят, какого-то шпиона. Лешим прикидывается, людей в лес заманивает.
– Чушь…
– Как же ты, сынок? На машине…
– Приходится…
– Потихоньку бы ты. С богом. Как-нибудь…
Она крестила Михалыча со спины – тот видел боковым зрением.
В дежурной части, несмотря на поздний час, сидели пятеро полицейских. Заметив Кожемякина, они вытянулись и отдали честь. Михалыч проскочил мимо, едва ответив на приветствие.
Иванов был у себя в кабинете, говорил по телефону. Увидев полковника, он встал из-за стола и, не прекращая разговора, протянул руку, поздоровался, указал на стул. Михалыч садиться не стал, подошел к окну. Потолок и стены в кабинете выбелены известкой. Пыли здесь будет много, если начнут стрелять. За пазухой висел «горбатый». Если что, ребята лягут под огнем героями – это уж точно. А полковник станет преступником, изгоем. Но сдаваться он не намерен.
Иванов присел, опустил голову. Михалыч прижался задом к подоконнику.
– Горим… – Иванов поднял голову. – Женщина, у которой вы ночевали…
– Это мать моя.
– Серьезно?
Глаза у Иванова метнулись к двери. Он мог совершить непоправимое.
– Даже не думай. – Михалыч шевельнулся. – Ляжет вся бригада. – Он вынул из-за пазухи «горбатого» и осторожно, будто тот был хрустальный, положил на подоконник. – А теперь слушай. Я не тот, за кого ты меня принимаешь. И сейчас я тебе докажу. Вот моё настоящее удостоверение.
Вынув из кармана красную корку, Михалыч положил ее на стол. Иванов протянул руку, открыл. И что? Полковник Кожемякин… МВД Российской Федерации…
– А теперь позвони и спроси, как здоровье Сергея Абрамыча? Последнее слово произнеси именно так, как я тебе его произнес. Включи громкую связь…
Михалыч диктовал цифры, оперативник жал кнопки. Пальцы у него торопились.
– Слушаю, – раздалось в кабинете.
