– Короче, Коль, я тебя знаю, ты меня знаешь. Времени ни хрена нету. Да и ты мужик занятой, приехал ко мне не о тачках с музыкой трепаться. Че ты ходишь кругами? Рассказывай. Для тебя, для Натаныча, чем смогу.
Я рассказал.
– Коля, Коля, – он ухмыльнулся в пшеничные с сединой усы, – кого ты слушаешь? Я ж эту суку знаю, ууух, столько люди не живут. Я его помню православным по помидоры, с тлетворным влиянием боролся, за скрепы и традиции, с пидорасами бился – аж дым стоял. Спроси при встрече про Ушакова, про мусор, про свалки во Всеволожском районе. Он помнит. Жалко, не дали мне тогда эту гниду закрыть.
– Думаешь, брешет? По вам ничего не проходило?
– Не наша епархия, слава богу. Сам понимаешь. По такому к соседям надо. Есть кто?
– У меня пусто. Ну, так, серьезного никого. У Натаныча есть, наверно. Через безопасников наших можно.
– Через безопасников? Он у вас, знаешь, тоже… – Ушаков скривился, свел вместе и потер указательные пальцы, намекая на карьерное происхождение главы нашей службы безопасности. – Слишком хорошо – тоже нехорошо. По нашим я, конечно, пробью. Но вряд ли. По-крайнему, могу и сам выйти, но мы с контрами в контрах, хуже бы не сделать. Сам-то что говорит?
– Ох… Сергей Петрович, а твои чего говорят?
– Ясно. Давай так. Я по нашей богадельне, вы через своих. Если пусто, решайте сами. Могу попробовать, но гарантий никаких.
– Лады.
По дороге к мосту я успел сделать пяток звонков, малую часть срочно необходимых. Очередь к блокпосту, тянущуюся вдоль улицы Ломоносова, мы объехали по встречной. Контрики, посмотрев на номера, подняли шлагбаум, никуда, кажется, даже не заглянув. С американцами наши номера не работали, предстояло подождать, навскидку, минут двадцать.
Даже здесь, в круглосуточно охраняемой зоне, граффити иногда встречались на облупившихся стенах. По крайней мере, один «Зенит» и две трехцветные «ВНЖТК». Смена флага, надо сказать, была идиотской затеей идиотских идиотов, наполовину, видимо, продиктованной Бориной песней, ставшей гимном недовольных. Смена, конечно, только добавила недовольных и поклонников Боре.
В окно машины постучались, Малик Яндиев улыбался из соседнего «мерседеса». Из старых марок «Мерседес» единственный производил еще бензиновые машины, и это делало нас одинаковыми, словно детишки из приюта. Я давно уговаривал дядю Мишу перестать переплачивать и перейти на китайцев, но он упрямо держался привычного.
Мы вышли из машин, поулыбались, обменялись бессмысленными приветствиями, и Малик опять затянул шарманку про свои склады возле аэропорта, неудачно попавшие на границу зоны отчуждения. Из-за норм безопасности у него с пристрастием досматривали каждую фуру, и площади на две трети стояли пустые. Зная, как они ему достались, стоило радоваться и тому. Живой, здоровый, на свободе, еще и с денежным ручейком, пусть не особенно полноводным, – сплошное везение. Малик, однако, мечтал включить склады в зону отчуждения и продать американцам. Отчего-то он вбил себе в голову, что мы можем это устроить, и никакие объяснения не могли прошибить его ослиное упрямство. И на этот раз Яндиев отстал, только когда я неопределенно пообещал еще раз подумать и с кем-нибудь переговорить.
Из-за него я не успел к началу совещания в Рыбацком уже и по видео, что было скверно. Там царил балаган, переходящий в катастрофу, даже больше обычной строительной. Телефон, письма, даже летающие видеодроны не дают полной картины, по объекту надо ходить ногами.
