– У тебя с ним точно ничего нет? – подозрительно спросила Надя, буравя собеседницу взглядом.
– Да ну тебя! Вася что, иголка? Если бы он оказался в моей постели, я бы его точно заметила…
– Не забудь вставить эту фразу в сценарий, – посоветовала Надя.
«Ну уж нет, – подумала Марина. – Это фраза из моего прошлого сценария. Ни к чему повторяться. Никто, конечно, не заметит, но…»
К их столу подсели ассистенты, имена которых Марина никак не могла запомнить, и разговор перешел на обсуждение предстоящих съемок.
– У Коли была травма колена, а сегодня он ушиб то же место… Ему надо бегать, драться и прочее, а он не может. Завтра в основном будут сцены с Глазовым и Наташей снимать.
– Будет весело, – хмыкнула Надя. – Он наверняка пожелает на ней отыграться.
Однако Глазов обманул ожидания съемочной группы. Он держался абсолютно корректно и не позволял себе даже замечаний в адрес Наташи или ее любовника. В перерывах между съемками Андрей Иванович сидел и зубрил свою роль, либо вел нескончаемые беседы с Леонидом Варлицким, на курсе у которого когда-то учился в Щукинском. С остальными актерами Глазов подчеркнуто держал дистанцию и как-то незаметно добился того, что вся съемочная группа естественно называла его на «вы» и по имени-отчеству, как и Варлицкого. Даже неутомимый и мало кого уважающий Барщак как-то высказался, наблюдая за этими двумя актерами:
– Зубры, что и говорить! Все сцены с первого дубля…
Надя, героически снявшая пирсинг и сережки, но еще не отказавшаяся от своих торчащих во все стороны косичек, металась по площадке, повинуясь окрикам Зинаиды.
– Тишина, снимаем! – заорал режиссер.
В замковом саду начались съемки одного из самых важных эпизодов. Марина, стоя за стулом продюсера, думала: «И как из всей этой чепухи рождается кино? Только что Андрей Иванович шутил с Варлицким, и вот он уже в кадре, собранный, сосредоточенный, и все эмоции героя у него на лице, и то, что он получает отказ от героини… Как у него горят глаза! Какой отличный актер… Если бы я могла прописать ему роль побольше…»
И тут все впечатление скомкалось, потому что у кого-то в кармане громко заверещала попсовая мелодия сотового. Глазов прервал свою реплику на полуслове и поморщился.
– Кто… вашу мать!.. – заорал Голубец, не сдержавшись. – Стоп!
Глазов поглядел на Наташу, стоявшую напротив него, и едва заметно пожал плечами, словно говоря: кругом одни идиоты, но ничего, мы проведем эту сцену так, как надо, не волнуйся, я здесь. И Наташа, забыв обо всем, ответила ему многозначительной улыбкой и поправила локон, выбившийся из прически.
Сотовый, оживший в самый неподходящий момент, как оказалось, принадлежал продюсеру.
– Извини, – просипел Барщак, – это телефон, по которому мне звонят только в самых важных случаях… Да! У меня съемка! Какого черта…
Он осекся и, слушая, что ему говорит невидимый собеседник, сначала побледнел, а затем покрылся бурыми пятнами.
– Да ты что? В полицейской форме… актриса недоделанная! Да я ее в порошок сотру… Слушай, я сейчас не могу… Я потом тебе перезвоню, хорошо?
Вечером Марина явилась к продюсеру за обычными указаниями, что и как переписывать на этот раз. Однако она застала впечатляющую картину: толстенький продюсер, как колобок, метался по комнате, собирая чемодан. Тут же были Володя, Антон и главный оператор.
– В полицейской форме! – шипел Барщак. – И так загримировалась, что моя мать растерялась… в лицо ее не признала! И отдала Катьку, как последняя дура…
