Накануне каждого соревнования Норов страшно волновался, терял сон, в результате чего выходил на ринг слишком взвинченный. В боксе поражение особенно болезненно: сначала тебе задают трепку, а потом еще судья под приветственные крики зала поднимает руку твоему обидчику. Воспоминания о проигранных боях мучили Норова неделями и месяцами.
Он был одним из двух «мухачей» в секции, и более тяжелые ребята относились к нему пренебрежительно. Норов злился про себя, но переломить ситуацию не мог. Он очень старался, много работал, но у него не шло, в нем не было свободы, необходимой первоклассному бойцу, он слишком зажимался. Через полтора года после начала занятий боксом из семи зачетных боев три было им проиграно. Это был плохой результат.
На каждом занятии Вась-Вась забирал одного из мальчиков для индивидуальной работы и, «держа на лапах», исправлял ошибки. Такие уроки ценились подростками высоко, как награда. С наиболее способными ребятами тренер работал каждую неделю, а то и по два раза. Норова он брал на «индивидуалку» не чаще раза в месяц. В сущности, было ясно, что с боксом надо завязывать, но он все равно не бросал.
* * *
–Каково ваше мнение относительно карантина? – поинтересовалась Шанталь у Камарка.
–У нашего правительства нет своей стратегии, – пожал плечами Камарк.– Оно следует примеру других стран.
–Ну, не всегда стоит изобретать новое,– заметил отец Клотильды. Республиканская партия, влиятельным членом которой он являлся, поддерживала правительство.
–Вы тоже так считаете? – настаивала Шанталь.
Камарк, видимо, не желая спорить с отцом Клотильды, уклонился от прямого ответа.
–Я думаю о своей маме,– проговорил он, с той многозначительностью, которую французы и евреи умеют придать тривиальности.
–Сколько ей лет? – сразу заинтересовался Реми.
–Семьдесят пять.
Реми кивнул с пониманием:
–Да, она в зоне риска.
–Твой отец, кажется, готов сочувствовать всем подряд, – негромко проговорил Норов Жану-Франсуа.– Даже Камарку.
–Он такой,– с улыбкой согласился тот.
–То есть, ты – за карантин? – задорно спросила Клотильда Камарка.– А вот Поль – против!
Видимо, ей хотелось поддразнить Жерома. Все взгляды обратились на Норова. Ему совсем не хотелось ввязываться в дискуссию. Он сделал неопределенное движение, не подтверждая, но и не отрицая. Но Клотильда не унималась.
–Вчера ты сказал, что считаешь его вредным, помнишь?
На лицах французов отразилось удивление. Норов почувствовал легкую досаду и на Клотильду, и на ее гостей.
–Просто я не в такой степени гуманист, как месье Камарк,– сдержанно ответил он.
–Вы не разделяете гуманистических взглядов? – с иронией поднял одну бровь Камарк.
–Как вам сказать? Вы готовы ради своей престарелой мамы запереть на замок все население Франции и, по-вашему, это гуманно. Я так не считаю.
–Разве ради своей матери вы не сделали бы то же самое?
–О, нет. И я бы не сделал, и она бы не позволила.
–Почему, Поль? – удивилась Клотильда.
–Убежденная коммунистка. Считает, что человек существует для общества, а не наоборот.
–При всем уважении к твоей маме, Поль, я бы не хотела жить для общества,– засмеялась Клотильда.
–Такой подход в истории обычно плохо заканчивается, – поддержал ее Камарк. – Революцией и убийствами.
–Как и гуманизм,– пожал плечами Норов.– Террору большевики учились у якобинцев.
–Французы – народ импульсивный, но непостоянный,– заметил отец Клотильды.– Они могут отдать за общее благо жизнь, но жить ради общества? – он с улыбкой покачал головой.– Для этого они слишком непостоянны.
