И он дал согласие на переход. Чумаков, узнав о его заявлении, недовольно скривился, он не любил, когда люди уходили сами. Впрочем, увольнять сотрудников шеф тоже не любил: зачем давать кому-то повод копить обиды и возможность рассказывать о делах фирмы? Лучший вариант расставания – это смерть. Покойник лишнего не скажет, и опять же никаких там пособий, пенсий, выплат. Венок купил, и все, свободен. Но времена сейчас пришли другие, и потому он не стал удерживать Пашку: «Черт с тобой, иди, другой на твое место найдется, но если рот откроешь – зарою». Пашка все отлично понял: кажется, он уходит отсюда вовремя. Перетрусил, конечно, здорово, только тогда вздохнул с облегчением, когда благополучно приступил к работе на новом месте – вроде пронесло. Все эти проблемы захватили его настолько, что какое-то время было не до Фиски: живет и живет, пусть ее. Но в конце концов не выдержал:
– Если ты не хочешь ехать домой – устраивайся на работу, ищи квартиру, больше ты не можешь жить здесь, у меня своя личная жизнь, ты мне мешаешь. Понятна такая арифметика?
– Понятна… – Фиса все выслушала, не поднимая глаз, не возражая и не споря, но и не признаваясь, что уже работает.
– Что ты можешь делать? Ты где-нибудь училась?
– В школе.
– А чем занималась после школы?
– Немного в магазине работала.
– Продавщицей, что ли? Чего же ты тогда ждешь? Продавцы всегда требуются, на дверях магазинов объявления наклеены. Устроишься на работу – ищи жилье. Это же элементарная арифметика…
Она молчала, потупив черные глаза.
А ночью Павел проснулся. Кто-то тихонько ворочался рядом с ним. Протянул руку – Фиска.
– Ты что это придумала? Марш на диван, соблазнительница…
– Я замерзла… – она прижалась к нему горячим телом, трепеща и вздрагивая.
– Ты заболела? – испугался Павел – даже сквозь ночную рубашку он почувствовал жар ее тела.
Протянул руку проверить и сразу ощутил гладкую горячую кожу – ее рубашка сбилась вверх. Провел рукой по бедру, она еще теснее прижалась к нему. Ну а дальше понятно, что случилось. Павел сам не понял, как это вышло, вроде бы она совершенно не привлекала его, а вот… не удержался… Он блаженно, расслабленно откинулся, а Фиска лихорадочно шептала:
– Ты самый лучший, Павлик, я люблю тебя… Какой ты красивый, я таких не видела еще… И умный… Мой муж – самый лучший мужчина!
После этих ее последних слов всю расслабленность у него как рукой сняло, вскочил, ушел на кухню. Да уж, умный… И как это он не стерпел? Чертова баба… Подловила. Вот сейчас он, пожалуй, выпил бы…
Когда Павел вернулся в комнату, Фиска уже лежала на диване. Павел молча лег на кровать. Утром он торопливо сбежал, боясь даже глянуть на нее. Вечер провел с Ленкой, думал остаться у нее на ночь, но они опять поссорились и пришлось вернуться домой. А ночью, вновь ощутив под рукой горячее тело Фисы, опять набросился на нее с поцелуями, и она отвечала ему с неистовой страстью, неожиданной в таком худеньком, узкокостном, хрупком, почти детском теле. И это стало повторяться с завидной регулярностью. По утрам он со стыдом вспоминал о бурной ночи, думал об этом, как о своем тайном пороке. Да, эта татарочка пробуждала в нем первобытный инстинкт, и все же он не любил ее.
