– Давай, давай, посмейся, сука – бормотал отец из большой комнаты, включая хоккей. Звякнул стакан.
Олег нажал на дверную ручку. Мама лежала, кутаясь в одеяло, как будто в комнате стоял минус. Она по-детски зарылась лицом в подушки. Скомканное покрывало некрасиво сползло на пол. Он подошел и стал неловко гладить подрагивающее плечо.
– Сынок, – повторяла мама, не поворачивая головы. – Сынок, сынок.
Он неуклюже гладил ее по молочно-белому плечу и светлым волнистым волосам, пока ее дыхание не успокоилось.
– Иди к себе, сынок, – проговорила она наконец. – Иди, мой хороший. Я полежу немного и встану.
И лишь плотнее закуталась в одеяло.
Он вышел. В большой комнате телевизор частил голосом известного комментатора. По экрану в погоне за невидимой шайбой метались фигурки наших и не наших. В кресле перед телеком сидел отец, уронив голову на грудь. Глаза его были закрыты. На столике справа стояла недопитая бутылка водки, накрытая граненой стопкой.
Олег вынул из сахарницы ключ, открыл ящик, отщелкнул кобуру и вытащил пистолет. Оглянулся на фигуру в кресле. Водка и бессонная ночь сделали свое дело – отец отключился напрочь. Черты лица его обмякли, сделались вялыми. Жесткие губы изогнулись в гримасе горького разочарования. Из уголка безвольно приоткрытого рта протянулась вниз паутинка слюны. Олег тихо задвинул ящик, подошел вплотную, приставил пистолет к отцовскому виску и нажал на крючок.
Пистолет даже не щелкнул. Голова отца клонилась все ниже. Гол, радостно заорал телевизор. Олег застыл, но отец не пошевелился. Не может быть, что это подделка. Ну не ходит же он в охрану с подделкой.
Он стал рассматривать пистолет и сбоку на корпусе обнаружил маленькую скобку с рычажком. Она могла занимать одно из двух положений. С усилием надавил на рычажок, отправив ее в противоположное положение. Под скобкой обнаружилась ярко-красная точка. Красный – цвет опасности. Так их учили в школе. Внезапно и ясно вспомнил, что Семенов за гаражами взводил курок. Сделал так же. Это было совсем просто. Снова приставил пистолет к виску.
Из телевизора внезапно и резко зазвучала финальная сирена. Отец открыл глаза и в это же мгновение Олег нажал на спусковой крючок.
Оглушительно грохнуло. Олега швырнуло назад. Пистолет вылетел у него из рук. Привстав, он увидел отца, неестественно распластавшегося поперек кресла, тяжело и неуклюже оседавшего на столик.
На обоях напротив расплывалось жирное багровое пятно. Из опрокинутой бутылки, булькая, потекла на пол прозрачная жидкость. По полированной поверхности стола от головы отца побежали вязкие вишневые ручьи, дробно закапали, проливаясь на линолеум пола. Олег лежал совсем рядом. Брезгливо отдернул ногу, не желая запачкаться.
Вбежала мать. Громко и страшно закричала при виде мужа, бросилась к лежащему на полу сыну. Тот был абсолютно спокоен. Сыночек, господи, ты как, что это, сынок. Да как же это, сынок. Да что же это.
Все хорошо, мама. Да что же хорошего-то, а, сынок? Все хорошо. Теперь тебя никто не тронет. Да как же нам быть теперь, сынок? Он сам, мама. Он виноват. Не надо было. Сынок, да как же так, о господи? Он сам, мама. Он сам.
В дверь продолжительно звонили. Она тяжело привстала и пошла на звонок, зажимая рукою рот, а другой опираясь о стену, точно слепая. Он сам, мама, повторял Олег, глядя на отца. Пистолет валялся в углу. Он ногой подтолкнул пистолет поближе – чтобы тот оказался как раз под свисающей с кресла рукой. Только что она была сухой и цепкой, а теперь болталась безвольной плетью. Выбитое на тыльной стороне отцовской ладони холодное солнце Севера погружалось в бескрайнюю водную гладь – теперь уже окончательно и бесповоротно.
