Его больше не колотило. Страх растворился. Может быть, отец уже проснулся, залез в ящик и обнаружил пропажу. Если это так, трудно было представить себе наказание, ожидавшее его дома. Только теперь Олегу было все равно. Словно какая-то его часть, до немоты боявшаяся отца, внезапно умерла.
Он завернул пистолет в тряпку, сунул за пазуху и пошел к своему подъезду. Во дворе не было никого, кроме Семенова с Гостем, стучавшими мячом в коробке. Те не обратили на него ни малейшего внимания.
***
Этим утром отец был особенно мрачен. Шагнул в прихожую, распространяя вокруг себя предгрозовое напряжение. Тяжело ступая, прошел к шкафу, повесил фуражку, угрюмо снял казенный китель, отстегнул и молча передал матери кобуру.
– Что сказал начальник? – спросила мать. Отец не ответил. Отбыв несколько положенных по протоколу минут в прихожей, Олег незаметно ушел в свою комнату. Постоял у окна, разглядывая спешащих вдоль улицы прохожих. Уселся за стол, на котором была разложена игра-ходилка, и подбросил кубик.
Две фишки, красная и зеленая, двигались по причудливому лабиринту к сундуку с золотом, схороненному глубоко в погребе. Крышка сундука была распахнута и таинственное золотое сияние озаряло кирпичные своды. Он двигал поочередно обе фишки, но болел за красную. На пути к богатству конкурентов поджидали опасности – ямы-ловушки, крючконосая ведьма, вооруженные злодеи и тюрьма с зарешеченным окошком. Была даже клетка, возвращавшая игрока на старт – она не нравилась Олегу пуще прочих напастей.
За стеной глухо и отрывисто зазвучал голос отца, выговаривавшего матери. Это не предвещало ничего хорошего. Лучше бы он просто шел на кухню есть, подумал Олег. А затем – спать.
Голос в спальне продолжал недовольно и глухо бубнить свое. Мать в таких случаях обычно не перечила, а то и поддакивала, гася пожар конфликта в зародыше. Но сегодня она ворчливо парировала, вполголоса возражая мужу. Они даже ругались на полутонах. Олег приник ухом к стенке.
– Да ты на себя посмотри. Обвели же тебя, придурка, вокруг пальца, обставили. Сколько он работает и сколько ты? Самому не смешно за копейки сутками ишачить? Давай ишачь дальше. Видать, нравится тебе.
– Ты берега попутала? – шипел в ответ отец. Голос он повышал исключительно спьяну. – Вона как заговорила? За копейки? Да я тут содержу вас, захребетников. Жрете мой хлеб в моей же площади. Щас мигну – и взад пойдешь в общагу. Мать-покойница верно говорила, приютил змею, ну так жди укуса.
– Ой, напугал, – горячо и насмешливо шептала мать. – В мамкиной квартире да мамкиным умом, да сорок лет в обед. Я тут Бывшев, я без пяти минут над вами командир… Десять лет сидишь на жопе ровно, и все без пяти минут. Тьфу, тошно. Сама уйду. Вот же вышла за сморчка, прости господи.
– Ты чего там вякнула, дурища? – зло и тихо процедил отец.
– Чего слышал, придурок недоделанный, – отвечала мать. – И не вякаю, а говорю, а если не понял, так еще раз повторю.
– Щас ты у меня поймешь с первого разá, – проговорил отец. Глухо раздался удар. Мать охнула. Олег отпрянул от стены, но вновь приник к ней.
– Щас тебе дойдет внятно и понятно, – повторял отец. Удар. Еще удар. – Растолкую в лучшем виде. Ссука драная.
Хлопнула дверь. Матерясь под нос, отец ушел на кухню. Сдавленное рыдание матери, доносившееся из спальни, леденило душу Олега. Внезапно и стремительно оно переросло в истерический хохот – приглушенный подушками и невыразимо страшный. Олег стоял под дверью спальни, не решаясь войти.
