– Да как не означают! – перебил его Елькин. – Я тебе говорю, роза – это символ лесбиянок!
– Ваня, ты что, глухой, что ли? – взъелся на него Матвеев. – Ты что, не слышал, что Андрюха сказал? У нее роза выколота на плече, а не на бедре! Ты «Три мушкетера» читал? По-твоему, Миледи лесбиянкой была?
– А при чем тут Миледи? – не сдавался Елькин.
– А при том, что малолетки за символизм наколок перед блатным миром ответственности не несут. Понравилась ей книжка про Миледи, она – бац! – и себе на плечо такую же розу наколола.
– Фигню ты говоришь, Серега! – Дальше Елькин сказать ничего не успел. Дверь в кабинет распахнулась, вошел Зыбин.
– Чего расселись, заняться нечем? – подчеркнуто грубо спросил он. – Марш по участкам!
«Зачем все эти неизвестно кем придуманные условности? – подумал я. – Зачем постоянно надо изображать служебное рвение, словно выступаешь на отчетно-выборном собрании? Разве нельзя просто, по-человечески, сказать: «Мужики, на сегодня – все! Идите по домам, проведите оставшуюся часть дня с семьями, вам завтра еще в оцеплении стоять». Или вот еще, у Сереги Матвеева своего участка нет, он «линейщик», занимается исключительно раскрытием имущественных преступлений. Ему-то куда идти, мне помогать?»
Менты начальственный язык понимают с полуслова. Сказал Зыбин: «По участкам!» – курточки накинули и пошли «работать».
Я, не заезжая ни на какой участок, поехал в общежитие.
На проходной сегодня дежурила Людмила Анатольевна, спокойная, рассудительная женщина предпенсионного возраста.
– Андрей Николаевич, – остановила она меня, – тебя тут девушка целый час дожидалась.
– Какая девушка? – удивился я.
– Светленькая такая, голубоглазая, в красной курточке.
«Какая еще светленькая девушка? – озадачился я. – Калмыкову вахтерша знает. Практикантку тоже знает. Кто бы это мог быть?»
– Она тебе записку оставила. Держи.
Судя по всему, незнакомка произвела на вахтершу благоприятное впечатление, так как записку она написала на листочке, вырванном из служебного блокнота Людмилы Анатольевна. Наши вахтерши – женщины прижимистые, кому попало листочки давать не будут.
«Андрей! Я уже второй день никак не могу с тобой связаться. Пожалуйста, позвони мне. Я буду ждать, во сколько бы ты ни позвонил. Л.Л.».
Лена Лебедева. Ее почерк я бы узнал из сотни или даже из тысячи почерков. Целый год, когда я учился на первом курсе школы милиции, мы переписывались. Ее письма я перечитывал по многу раз и все до единого хранил как зеницу ока. Потом все сжег.
– Я позвоню? – для приличия спросил я у вахтерши.
– Звони, конечно, только она ушла совсем недавно. Удивляюсь, как вы по дороге не встретились.
Я набрал номер. На том конце трубку не брали.
– Андрей Николаевич, – вывел меня из задумчивости голос вахтерши. – Можно, я личный вопрос задам?
– Конечно, можно. – Я положил трубку. Потом позвоню.
– Андрей Николаевич, – вахтерша стала говорить вполголоса, чтобы случайно проходящий мимо человек не смог ее услышать. – Вот Инга, которая у нас живет, она ведь ведьма, ее не зря все боятся. По ней сразу же видно, что она и сдачи даст, и за словом в карман не полезет. Но вот поговорил с ней и в следующую минуту про нее уже забыл. А эта девушка, что тебя ждала, она… как бы сказать-то…
– Я все понял, Людмила Анатольевна. После того, как она ушла, у вас на душе осталось неосознанное чувство тревоги, как будто произошло что-то нехорошее, а что именно, пока непонятно. Так ведь?
