Заговорщики тоже вдруг стали проявлять усердие на работе. Они словно не слышали зычного возгласа: «Кончай, суши весла! В две шеренги становись!» Интернациональный дуэт продолжал суетиться, размешивать цементный раствор, выбивать ритмичную дробь мастерками по кирпичам.
Первые дни командир конвоя рявкал на них, приказывая немедленно занять место в строю, грозил кулаком и витиевато матерился. Но однажды, прежде чем забраться в крытый брезентом кузов «Студебеккера», выразительно повертел пальцем у виска, смачно выпустил струю слюны через коричневые зубы и гаркнул:
– Чёрт с ними! Пусть выслуживаются, вкалывают и дрыхнут здесь же, на стройплощадке.
И добавил, не поворачивая головы в сторону двоих приятелей:
– А если узнаю, что хоть раз ночью вы отправились по бабам – пеняйте на себя. Девяти граммов свинца на каждого не пожалею! И ещё. Помните, что бежать из города бесполезно – кругом знаменитые брянские леса, к тому же в них осталось немало мин и растяжек. Партизаны славно поработали!
За несколько пачек махорки испанцу удалось выменять у военного кладовщика, вечно пьяненького весельчака-украинца, два трёхгранных напильника и десяток стальных полотен для ножовки по металлу. Как они и надеялись, любопытства сержант не проявил, от вопросов воздержался. И даже подбодрил Альфредо: «Товарищ Фриц, если ещё что-нибудь понадобится – не стесняйся, приходи. Я готов поделиться, только не забудь про табачок».
Приступив к делу, трудились по несколько часов в кромешной тьме, на ощупь, взращивая волдыри мозолей на ладонях. Поначалу – затаив дыхание: скрежет металла казался чуть ли не победным воем ракет, выпущенных «Катюшей». Потом обвыклись, работа стала спориться. Лишь однажды они очутились на волоске от смерти.
Поздно вечером, поработав без перекура часа три, они сидели на потолочном перекрытии, свесив ноги, отдуваясь и вытирая лоб рукавами спецовок. Как вдруг внизу под чьими-то тяжёлыми сапогами захрустел шлак. Вольфганг и Альфредо замерли. Неприятная мелкая дрожь пробежала по их взмокшим спинам.
В строящееся здание кинотеатра заглянул военный патруль – офицер и три солдата. Они помочились, сдабривая этот процесс сальными шутками. Один из патрульных посветил мощным трофейным фонарём «Диамант» по углам будущего кинозала, но направить луч вверх, к счастью для «строителей», не догадался. Это и спасло заговорщиков от обещанных девяти граммов свинца каждому.
Вольфганг щёлкнул зажигалкой, затянулся новой сигаретой – раз, другой. Настойчивые воспоминания отступать не желали.
Терзали ли его в те дни сомнения? Как ни странно, – нет, нисколько. Город, страна и её люди были ему не только чужими, но и совершенно чуждыми. Временами его даже охватывало незнакомое чувство мстительного азарта. Да, ему предстояло взять на себя тяжкий грех, но Вольфганг окончательно разуверился в боге в первые же недели войны, когда многие его товарищи по оружию как раз и становились верующими фанатиками. А он пришёл к твёрдому выводу: если бы на небесах или где-то ещё пребывала некая разумная сила, она ни за что не допустила бы подобную бойню на Земле, а тем более не стала бы равнодушно взирать на происходящее. Или это всемогущее существо настолько разочаровалось в человеке, что отдало его во власть дьявола?
Сомнения появились потом.
Возвратившись в Бремен и ужаснувшись тому, во что превратила его родной город союзническая авиация, Вольфганг с облегчением вздохнул, увидев: дом, в котором он прожил с Линой всего несколько месяцев после женитьбы, до отъезда на Восточный фронт, уцелел каким-то чудом. И даже почти не пострадал.
