Но кто мог сжечь дотла целую семью? Соседи любили меня – за исключением, разве что, старой карги Инги да нашего кота Маркиза. Первая вечно бубнила, что я не на своем месте (что, кстати, было правдой), а второй всячески меня избегал. Но ведь невинная старуха не могла лишь из неприязни поджечь нашу избу?
Нет, не могла.
Возможно, все это и было случайностью, но уж слишком много таких «случайностей» произошло в моей жизни. Найти связующую нить этих событий я не могла – не позволяли скудные знания. Поэтому оставила все как есть и просто решила идти дальше, куда дорога приведет.
Она привела меня в небольшой городок, который мы часто посещали с приемным отцом Эрнестом. Благодаря тому, что мы часто выезжали за пределы нашей деревни на ярмарки, я довольно хорошо знала дорогу до столицы.
Эрнест был любящим отцом и большим добряком. В городе он всегда покупал мне леденец в лавке, чем поднимал мое настроение. Хотя денег у нас водилось не много, леденец являлся традицией. Я до сих пор помнила его приторно-сладкий вкус.
Мелисса всегда бурчала о растрате средств, но я видела, как она совала мужу монетки перед каждым нашим отъездом. Она была довольно строгой матерью, но тоже очень сильно любила меня.
Однажды Мелисса, урожденная северянка и дочь вэльского купца, остановилась вместе с отцом в деревне, где жил Эрнест, и безвозвратно влюбилась. Да так, что разорвала все связи с родней и переехала к жениху. С ее слов, она ни разу не пожалела о своем решении, – тем более вскоре у них родилась замечательная Алекса. Девочка пошла в отца: почти у всех ладорганцев были темные волосы и карие глаза. А вот Мелисса со своими светлыми локонами и серыми глазами выглядела в деревне совсем чужой.
Воспоминания о приемной семье отвлекали меня встающими перед глазами образами родителей. И Алексы, место которой я заняла.
За прошедшие годы вина за содеянное хоть и притупилась, но каждый раз возвращается с удвоенной силой. Эрнест и Мелисса растили чужого ребенка. Любили, кормили, лелеяли… и за это расплатились жизнями.
Но я не могла поступить иначе! Тогда я бездумно сделала все это ради одного: своей безопасности. И теперь у меня на душе было гадко.
Я почти бездумно вхожу в ворота города, ничуть не смущаясь того, что нигде не видно миротворцев. Впрочем, улицы тоже пусты. Мои шаги эхом отдаются от каменных стен, не заглушаемые шумом города. На зданиях реют одинокие серые флаги Империи с изображением медведя – символа правящего дома Раквар.
Когда я понимаю, что что-то не так, становится слишком поздно.
Я не останавливаюсь, но краем глаза замечаю движение. Чувствую, как меня начинают окружать, отрезая возможность побега.
Вот же дура! В уголках моих глаз появляются предательские слезы.
Как же вовремя!
Чьи-то сильные руки хватают меня так быстро, что я не успеваю даже пикнуть. Людей точно двое, но один из них держит меня так, будто не человек вовсе. Я пытаюсь сопротивляться, но все тщетно – меня волокут к повозке с железной клеткой. С нее сдергивают огромный кусок брезента, и, к своему ужасу, я вижу в клетке людей в кандалах и с кляпами во ртах.
Работорговцы!
Я вспоминаю, что мне еще не заткнули рот, и пытаюсь закричать, чтобы воззвать о помощи, но мой крик обрывается, так не успев сорваться с губ. Меня бьют в живот, и из горла вырывается один лишь стон. Потом мне в рот засовывают кляп, фиксируют на затылке железной застежкой, а на руки вешают кандалы. Раскрывая дверцу клетки, меня швыряют внутрь как мешок с зерном, отчего я падаю на пол клетки и больно ударяюсь боком. Дверца закрывается на ключ, брезент возвращается на свое место, и наступает темнота. А на меня устремляются несколько пар сочувствующих глаз. Кто-то помогает мне сесть, хотя со скованными руками сделать это весьма затруднительно.
