Мысль о том, что отец её не любит, больно резанула Настёну. Выступили слёзы на глазах. Лицо отца исчезло из окна, загремел отпираемый засов.
– Вы чего здесь? – спросил он, недовольно выглядывая из сумрака дома.
– Обед тебе привезли, – холодно сказала Настёна. – Макароны по-флотски. С огурчиком. Держи!
Она кинула в него контейнером, закутанным в полиэтиленовый пакет. Контейнер гулко ударился о стену, пакет открылся, макароны рассыпались по земле.
– Идите домой, – сказал отец.
– Мама приехала! – вся трясясь, крикнула Настёна. – Что ей сказать – что не придёшь? Что у тебя баба?
Отец растерялся. Лицо его расползлось, как бесформенная половая тряпка.
«И как его можно любить? – зло подумала Настёна. – Он же урод!»
– Настька, это не то. Ты не понимаешь. Ты ещё маленькая.
В голосе его была мольба и какая-то безнадёжная усталость.
– А ты объясни!
– Я люблю вас с мамой. А это – другое, – тихо сказал он, и лицо его снова приобрело родные черты.
Они смотрели друг на друга. Дочь испепеляла отца взглядом. Но он не чувствовал или давно был испепелён.
– Уходите, – устало попросил он и закрыл дверь.
Настёна оглянулась на Таньку.
– Ты же никому не расскажешь? – спросила она.
– Конечно, нет.
– Ладно, пошли.
Всю обратную дорогу она молчала. Танька, наоборот, болтала без умолку. Видимо, ей и самой было неловко оказаться свидетельницей.
– Ладно тебе, ну подумаешь – другая баба! Мой вон дубасит мать. Я раз прихожу, а у неё вместо лица сплошной синячище. Так он даже не вспомнил на следующий день. Бывает, он её бьёт, бывает – она его. Однажды табурет о его голову разбила, череп чуть не проломила, дура бешеная, как с цепи сорвалась. Так и живём. А у тебя что? Горе? Да ну, брось, смешно даже. Подумаешь! Все они кобели. Не один твой.
Настёне хотелось толкнуть Таньку.
– Помолчи! – сдавленно попросила она.
Та обиделась и бубнила что-то невнятное. А Настёна не замечала: она была как в невесомости, в открытом холодном космосе, которым вдруг обернулся взрослый мир.
Два дня Настёна носила в себе тайну. Она измучилась, не могла есть, и сны снились какие-то дурацкие: будто она лежит в темноте и нечем дышать. Задыхаясь, она силится проснуться, но не может. И становится очень страшно от мысли, что она сейчас умрёт.
Мама, видно, почувствовала, что с дочерью что-то не так. В один из дней, придя с работы, она усадила Настёну на диван, взяла за руки и спросила:
– Настя, доченька, что случилось? Расскажи мне. Я не буду тебя ругать.
Настёна взглянула маме в лицо, расплакалась и всё рассказала.
Мать с отцом долго спали в разных комнатах: мама – в детской, отец – в спальне. Настёну он как бы не замечал и будто не чувствовал себя виноватым, даже наоборот, винил в чём-то её и мать, с которой часто ссорился на кухне. Потом отец уходил, хлопнув дверью. Настёна осторожно выбиралась из комнаты, садилась у маминых ног, обнимала её колени и плакала вместе с ней, мысленно обещая себе, что никогда не позволит ни одному мужчине обращаться с ней так, как обращается с матерью отец. Настёна злорадно представляла, как отец летит в безвоздушном космосе, задыхаясь, и она может его спасти, нужно только протянуть руку. Но она отворачивается и думает: «Ты сам этого хотел».
Мысленная месть успокаивала Настёну, а мама всё плакала и плакала.
– Ну ты него? Хватит уже реветь! – говорила Настёна.
– А вдруг он не придёт? – всхлипывая, отвечала мать.
