Смотри, я падаю - страница 22



, на что Марта, престарелая дочь фашиста, очень надеется. Ее отец был офицером старой закалки из Guardia Civil[54], и его застрелили во время ограбления банка на площади Испании, связанного с ЭТА[55].

– Террор, – вопила как-то Марта. – Трахать этих чертовых исламистов во все дырки. А то они скоро и сюда придут. Они уже здесь!

Дешевый одеколон пенсионеров щекочет нос, а от запаха пригоревшего сыра на теплых бутербродах Тим почувствовал голод, но есть ему некогда.

Он выпивает кофе, кладет евро на прилавок и выходит из бара. Рамон кричит ему вслед hasta luego[56], что Тим и повторяет в ответ. Он опаздывает. Идет к машине, которую ему удалось припарковать на улице Calle de Fuencarral, когда он вернулся с гор. Только он хотел вставить ключ в замок дверцы авто, как увидел ее, Милену. Не ту, о которой поется в песне, но все равно тебе хочется, чтобы она была твоей. Она встряхивает свои темные волнистые волосы, раскрывает объятия, кричит его имя и… пройдет немало времени, пока он, наконец, появится на работе.


– Мы успеем, – говорит Милена.

Он тоже хочет успеть, поэтому они успевают.

Она возвращалась домой с работы. Он должен был знать, что она пройдет здесь. Возможно, он именно потому и оставил машину в этом месте. Стриптиз-клуб, где она работает, закрывается в девять утра.

Он поднимается за ней в квартиру. Ей ни о чем не приходится его просить, он смотрит на диван в гостиной, пока возится с ее лифчиком, никак не может научиться расстегивать застежку. Ее теплая кожа под кончиками его пальцев. Ее влажные губы. Ему хочется своим языком почувствовать ее язык. Наконец ему удается справиться с застежкой, она возится с его ремнем от бежевых чинос. Только теперь он замечает, что выбрал бежевые брюки, а зеленые выбросил в стирку после ночной прогулки. Серый льняной пиджак висит на кресле в спальне Милены возле ее трюмо, значит, пиджак он тоже переодел. Он видит себя в зеркале, быстро отворачивается, целует ее плечи, дышит ей в ухо и проводит языком по ее шее. Ей нравится, когда он так ласкает ее.

Ее грудь на его груди, мягкая на твердой, он прижимает ее к себе, она шепчет что-то неразборчиво. Они опускаются на кровать, медленно, вместе. Он фантазирует, что на ее месте Ребекка, хотя они совершенно не похожи. Милена аргентинка, ей уже за сорок, на ее тело не действуют законы гравитации, но прожитые годы заметны вокруг глаз. Ее жизнь, полная самопожертвования. Иногда в ее глазах появляется жесткость, и тогда они из карих становятся почти черными, словно демонстрируя, что она слишком много знает о том, что это такое, уметь постоять за себя.

Она стаскивает с него майку, расстегивает брюки, снимает трусики, поднимает юбку и садится на него. Быстро и жестко, глубоко с первой секунды. Она торопится так, будто это последнее утро перед концом света или просто понимает, что ему пора идти.

Что времени мало.

Follame, cariño[57].

Она и вправду говорит именно это? Он видит снизу ее подбородок, ноздри, она движется, как бы в такт с запахами комнаты, еды, оставленной вчера на плите, чтобы остыла. Может быть, это ropa vieja[58], от которой веет перцем чили, кориандром и почти прогорклым жиром.

Утром она хочет секса именно так, оседлать его, скакать на нем, как на усталом коне, она использует его таким способом. А он гладит ее по щеке, знает, что ей это приятно.

– Скажи, что ты меня любишь, Тим, – просит она, и да, конечно, он может это сказать, он говорил это и раньше.