Он поехал к Милене. Разбудил ее. Они сначала молча посидели на краю кровати. Потом занимались любовью. Долго и бесшумно поначалу, потом все яростнее и громче, и она не просила у него признания в любви.
Как человек может измениться на глазах.
Тим смотрит на Петера Канта, сидящего по другую сторону стола. Они сидят в столовой. Тим держит письмо в руке, он спросил, знает ли Кант, кто мог послать ему это письмо.
– Не имею ни малейшего представления. Но это должно быть правдой, иначе какой смысл посылать мне такое письмо?
На темной столешнице перед Тимом лежит фотография жены Канта. Наташа, светловолосая полька с ясными зелеными глазами и скулами, будто созданными для того, чтобы их осторожно гладили. Наверняка была моделью в своей предыдущей жизни, как минимум лет на двадцать пять моложе Петера Канта, но не так чтобы совсем юная.
Петер Кант видит, как именно Тим смотрит на фото, анализирует, и тогда-то он и начинает меняться: от уверенного в себе мужчины к растерянному, к такому, который знает, что никакие деньги в мире не в состоянии удержать женщину, если она твердо решила уйти. От успешного мужчины, у которого было больше удач в жизни, чем можно пожелать, к тому, до которого, кажется, начинает доходить, что он заграбастал больше, чем может удержать. И все дело в такой банальности, как любовь к женщине намного моложе себя.
– Это не то, что ты думаешь, – вмешивается он в мысли Тима. – Мы любим друг друга.
Вы все это говорите. Все пожилые мужчины, которым изменяют молодые жены. И неважно почему. Это происходит на Мальорке каждый день. Молодые женщины, которым надоели подстегнутые виагрой половые акты, надоели животы с запорами, мозги и тела, которые нуждаются в отдыхе скорее, чем в тусовках, обвисшая кожа на предплечьях вместо крепких и мускулистых рук. И в конечном счете их ничто уже не может удержать, никакие брачные контракты. Они и уходят, убегают в то, что будет остатком их жизни.
– Я тебе верю, – заверяет Тим и переворачивает снимок. – Вы любите друг друга.
Взгляд Петера Канта становится жестче.
– Ты что-нибудь замечал? Может быть, она вела себя иначе в последнее время? Слишком много времени у телефона или ее не было дома в необычные часы? Или она вдруг регулярно стала посещать врача, салон красоты или еще что-нибудь подобное?
Петер Кант качает головой:
– Нет.
В саду снова заработала поливалка. Тим оборачивается, и Кант, кажется, замечает некоторое недовольство в его взгляде, когда они снова смотрят друг на друга.
– Это же просто вода.
– Которой и так не хватает.
– Тебе есть до этого дело, до этой воды?
– Мне нравится делать вид, что меня беспокоит хорошее дело.
Это правда. Тиму наплевать, поливает немец свои газоны или нет, но высокомерие богачей по-прежнему пробуждает в нем нечто, и ему это нравится. Это нечто – чувство принадлежности к коллективу, к реальности, которой все люди вместе стараются дать определение.
Петер Кант моргает, и глаза его наполняются желанием быть честным. Расчетливая такая правдивость. Делец собирается играть открытыми картами, потому что это идет на пользу делу.
– Я специально попросил, чтобы послали тебя, – признается он. – Я знаю историю про твою дочь. Я знаю, что это такое, я знаю, что это значит, потерять ребенка.
Он говорит об Эмме как о мертвой, Тим близок к тому, чтобы броситься на него через стол, бить его башкой о столешницу. Ударить одной из бейсбольных бит, но что-то его удерживает, он хочет знать, что скажет немец.
