Смотритель хищного города - страница 12

Во дворе бурлит ночная жизнь. Там, где днем играют дети, ночью собираются взрослые. На теннисном столе рубятся в домино, со всей дури шмякают кости о ржавый металл с синими островками не до конца отколупнувшейся краски, гогочут в азарте. Девчонки раскачиваются на скрипучих качелях, шушукаются о чем-то своем, хихикают, прикрываясь ладошками. В песочнице поют под гитару дворовые песни. Признаюсь за все годы, проведенные в Городе, я так и не выучил местный репертуар и едва ли смогу вот так сидеть в тесном кружке и подпевать. Впрочем, еще никогда подобного желания и не возникало. Даже с Сумраком мы не устраиваем творческих вечеров, и музицирует он, как правило, в полном одиночестве, за что ему огромное спасибо.

Питбуль – местный Смотрящий. Он сидит в драном кресле в цветочек, прямо посреди двора, между песочницей и турниками. Перед ним телевизор, который не показывает ничего, кроме белого шума. Никто не спрашивает, зачем он это делает, никто не крутит пальцем у виска, никто не мешает ему и не лезет с замечаниями. И никто из квартальных не знает, что он представляет из себя на самом деле. Никто, кроме таких же, как он. Таких же, как я. А нас здесь меньшинство.

Подхожу ближе, два черных ротвейлера с неистовым лаем бросаются на меня. Они повисают на железных цепях, клацают зубастыми челюстями, не могут меня достать, но, я уверен, уже представляют, как разрывают мою плоть на клочки. Питбуль обожает собак таких же бешеных, как он сам. Дрессирует их, науськивает, делает злыми и кровожадными. Он даже устраивает собачьи бои где-то за Городом на пустыре. Не представляю, где он находит тех, кто готов в этом поучаствовать. Питбуль любит, когда его боятся, и успешно создает вокруг себя образ чокнутого садиста. Он бреется налысо, носит майки и рубашки без рукавов, чтобы были видны его мускулистые руки, покрытые шрамами и татуировками. В драках он потерял оба верхних клыка и вставил себе серебряные, заостренные, как будто это волчьи зубы или клыки вампира. Я не уточнял, что именно он там себе придумал. Как по мне – выглядит это просто смешно, потому что изображать из себя зверя и быть им – это разные вещи. Мне ли не знать.

– Кто к нам пожаловал! – Питбуль расплывается в улыбке такой же зубастой, как у его бобиков. Глаза скрыты очками лилового цвета, по стеклам белыми мушками бегает отражение с экрана телевизора.

Белый шум сквозь красный фильтр – слыхал я о таком. Надо будет спросить на досуге, какой эффект словил Питбуль. И словил ли вообще. Позер.

Все до единого замолкают, перестают шевелиться и внимательно следят за тем, что сейчас будет происходить между нами. Потому что происходит нечто совсем уж вопиющее.

В четвертом квартале собрались самые отмороженные подонки. Их обходят за десять километров, им боятся смотреть в глаза, о них стараются не говорить вслух, чтобы не накликать беду. Заявиться на их территорию без приглашения – подписать себе смертный приговор. И вот я стою здесь, посреди их крохотного царства, и всем своим видом показываю, что мне наплевать. На них, на Питбуля, на ротвейлеров, срывающихся с цепей, разбрызгивая слюну. На весь этот цирк.

– Отзови их, – говорю я спокойно.

Он присвистывает, и собаки послушно подбегают, ложатся у его ног. Нутром чую, какое ему удовольствие доставила эта демонстрация послушания. Возможно, он неделями их дрессировал, чтобы повыпендриваться перед кем-нибудь. Жаль, что зрителем оказался столь не впечатлительный тип, как я.