Едва ли не сразу я принялась обзванивать знакомых. Ужасно хотелось обсудить все с мамой, но не хватило духу. «Стоит ли ее и отца посвящать в это? – размышляла я, – А вдруг, чем черт не шутит, все обойдется?» По-прежнему, несмотря ни на что, я продолжала, как заклинание, твердить: Этого не может быть! Ведь не исключено, а почему нет – диагноз не подтвердится, и домой я вернусь с малюсеньким, как у Милли, шрамиком. Разумеется, существуют еще озвученные страшные цифры. Но вероятное – это еще не достоверное событие, и вполне возможно – со мной, как всегда, все в порядке.
Я позвонила лучшим, заменивших мне братьев и сестер, друзьям, которых нам дарит юность. Я люблю их, и они, порой даже в ущерб себе, платят мне тем же.
Первым был Лео, актер Лео Блюм. Мы познакомились с ним лет семнадцать назад во время закончившегося полным провалом кошмарного театрального летнего турне. Но как бы то ни было, именно в это лето мы стали друзьями. Наши отношения не переросли в роман. Скорее, как ни высокопарно это прозвучит, я обрела брата, а он – сестру. Помню, как после его фиаско на каком-то прослушивании, стараясь хоть как-то его развлечь, я целый день таскалась с ним из одного кинотеатра в другой. В свою очередь он примчался ко мне на такси – что при его средствах было весьма накладно – и с пятого этажа перетаскал на себе мои чемоданы, когда я решила расстаться с приятным во всех отношениях, но порой не в меру буйным живописцем, который мог, явившись некстати, устроить скандал. В более спокойные времена мы регулярно угощали друг друга собственной стряпней, и часто по-дружески, он меня, а я его, приглашали на свидания со своими партнерами. Поначалу тех это, мягко говоря, слегка шокировало. Впрочем, со временем люди начинают воспринимать такое поведение как нормальное. А что еще им остается?
От всего услышанного у него тут же пропал голос. (Лю-бопытно бы узнать, почему в первую очередь отказывает голос?) Почти шепотом он стал подробно расспрашивать меня – что именно сказал доктор, знают ли родители и разное другое. Когда вопросы иссякли, я повесила трубку.
Ну вот, теперь и лучшего своего друга я сделала несчастным. Впрочем, подступившее чувство вины меня не остановило. Следующей «жертвой» стала Эрика Абель – самая образованная и утонченная из моих подруг. Профессор, писательница, мать, умница, красавица, но с совершенно расшатанной психикой – едва ли не постоянно на грани нервного срыва. Узнав о случившемся, она долго не могла взять себя в руки. Никогда я не слышала ее такой. Как Лео, шепотом, заикаясь, она даже попыталась меня подбодрить: «М-мо-жет еще об-б-б-ойдется». Увы, попытка не удалась.
Далее на очереди были две лучшие подруги по колледжу: Джоан Саймон, в настоящем оперная певица, с ней мы жили в одной комнате (ее не оказалось дома), и проживавшая в Филадельфии Пат Фишер. Пат, как и Эрика, – себя, кстати, я отношу к тому же типу людей – соединяла в себе не совместимые, на мой взгляд, черты: силу и слабость. Звонок застал ее на пике эмоционального подъема. «Ты все преодолеешь, – внушала она. – Даже, если такое случится, ты справишься». Наверно, она права, повесив трубку, подумала я. Выдержу и вынесу. Но, Господи, избавь меня от этих испытаний! Ну, пожалуйста! Постой, постой – не ты ли давным-давно от Него отказалась. С какой стати Ему помогать тебе?
