В 12—14 лет я даже переживала, что так и останусь с маловыразительной грудью из-за своего небольшого в сравнении со сверстницами роста. В те годы, я имею в виду пятидесятые, эталон красоты предписывал иметь большой бюст, так что интерес мальчиков напрямую зависел от его размера. Впрочем, скорее так думали те, кто не отличался рельефными формами. Смею предположить, девочки противоположной комплекции страдали ни чуть не меньше, но уже совсем по другой причине. Ну, представьте себя на их месте, – быть объектом постоянного внимания из-за двух свисающих огромных штуковин. За-то, если кому-то нравилась такая, как я, можно было не сомневаться – дело точно не в них.
В старших классах грудь, как и я, слегка подросла. Но лишь рост замедлился, она тут же перестала увеличиваться. Долгое время я вообще не понимала, как относиться к происходившим со мной превращениям. Постепенно все встало на свои места. Бывшие когда-то ниже меня мальчики подросли. Теперь с ними можно было танцевать, не сутулясь и не подгибая колен. Да и грудь по размеру соответствовала росту, хотя не была такой, какую мне бы хотелось. Впрочем, специальным лифчиком ее всегда можно было стянуть, приподнять, зрительно увеличить и как на подносе вынести для обозрения любого же-лающего.
Конец моим сомнениям на младшем курсе колледжа положил журнал «Мадемуазель». Однажды к нам в сопровождении фотографа явилась, позвякивая многочисленными браслетами, невысокая худощавая женщина. Ей требовались девочки для показа осенней молодежной коллекции. Меня выбрали для демонстрации красного свитера. Облачившись в него, я предстала перед побрякивающей при каждом движении мадам, в задачу которой входило подогнать одежду перед съемкой. Неожиданно, уставившись на грудь, она нахмурилась. Не решаясь спросить, в чем дело, я, опустив голову, взглянула в том же направлении и вопросительно подняла на нее глаза. Ни слова не говоря, она подошла к заваленному шарфами и украшениями столу и, вытянув оттуда шелковый бежевый шарф, вернулась. «Подними», попросила она.
– Вы хотите сказать, снять свитер? – едва слышно пролепетала я.
– Нет, просто приподними, – как показалось, с раздражением повторила она.
Я загнула свитер, и она принялась стягивать шарфом грудь. После нескольких оборотов, едва затих звон браслетов, я робко спросила: «Но почему…»
– В одежде этого года главное не бюст – отрывисто буркнула она. Я опешила. Моя грудь так велика, что не годится для журнала мод! С тех пор ее размеры меня не волновали.
И вот, много лет спустя, я стою перед зеркалом, ладошкой изо всех сил прижимаю пораженную опухолью грудь и пытаюсь представить, как буду выглядеть после операции. А вдруг останется воронка, если ее выскоблят как дыню. Отвожу руку и долго всматриваюсь в нее, будто навек прощаюсь с родным существом. К горлу подкатывает ком, и на глаза наворачиваются слезы. Стянув с крючка рубашку, натягиваю ее; нашариваю в шкафчике валиум, глотаю таблетку, чищу нос и отправляюсь спать. Глаза я открыла уже в воскресенье.
Сколько же формальностей и по большей части таких обременительных приходится преодолеть прежде, чем тебе позволят занять место в больничной палате! Впрочем, в этом есть и хорошая сторона. Все эти требующие заполнения бланки, анализы крови, рентгеновские снимки и кардиограммы не оставляют ни минуты на размышления.
В голосе снимавшего кардиограмму мужчины послышался знакомый акцент. «Вы, случайно, не гаитянин?»
