Снег на Рейне - страница 24

Может быть, эта игра естественного и электрического света была причиной этого странного эффекта движения – и нарисованные на куполе взлетающие фигуры как бы ожили и начали своё кружение вверх. Лилька запрокинула голову. От странного этого полёта по спирали – вознесения тел в развевающихся пурпурно-голубых одеяниях – у Лильки закружилась голова, и она зажмурилась, пытаясь отогнать видение, но оно не исчезало. И всё уносились вверх ангелы, и всё возносились дивно выписанные лики и руки, и всё движение тел было подчинено одному устремлению, одному порыву – к уже тронутым отблесками первых лучей, зардевшимся облакам, мерцающим и переливающимся всполохами откуда-то изнутри и, казалось, растворяющимся в ослепительной золотой дымке, вдруг вспыхивающей под самым куполом неземным святым светом! Там был Бог!

Церковь постепенно заполнялась. Близнецы узнавали одноклассников. Лилька кивала родителям.

– Это наша няня! – показывали на Лильку близнецы.

Начался концерт. Орган был сзади, и Лилька едва увидела мелькнувшего среди блестящих труб, казалось, совсем маленького человечка. Moderatórin[22] – сухонькая седовласая женщина в строгом костюме, чуть переливающемся искорками, – звучно стала рассказывать о жизненном пути Баха и об истории создания этого произведения.

– Произведение, предположительно, написано Бахом во время его пребывания в Арнштадте в период между тысяча семьсот третьим и тысяча семьсот седьмым годами… – она вдруг заторопилась и урезала подробности до невозможности, тревожно взглянув не на публику, а куда-то назад, – видимо, ей подали сигнал.

Лилька очень любила классику, особенно Генделя и Баха, именно хорал – церковную, в сущности, музыку. Надо сказать, что началось это отчасти вынужденно. Она часто слушала по приёмнику «Рига», купленному отцом, классические концерты. С раннего детства. Когда ей было четыре года, её нередко оставляли одну (в детском саду для неё ещё не было места), и мама, уходя, включала приёмник, настраивая на музыкальную волну. Лилька часами слушала концерты и симфонии и сейчас часто без труда узнавала музыку. И потом дома, придя из школы и сняв надоевший чёрный фартук и колючее форменное платье, она включала приёмник и незаметно улетала в параллельную реальность – кружилась в вальсах Штрауса, грациозно склонялась в менуэте. Ах, вот это была жизнь! Под музыку она делала уроки и читала книги. А иногда наряжалась, надевала мамины туфли и вытаскивала из горки чашку от сервиза, старинного, оставленного ещё прабабушкой. Им никогда не пользовались, но Лилька наливала чая в эту чашку и садилась около трельяжа. Она пила из тонкой чашечки – такой тонкой, что та светилась изнутри на просвет и была похожа на полузакрытый тюльпанный цветок, – и наблюдала за своим отражением в зеркале. Разыгрывала сценки, невольно представляя себя принцессой и подмечая, какая поза, движение руки, поворот головы или улыбка ей больше подходят, удаются. Отец, приходя, ругался: она всегда сбивала его программу таллинского радио.

Так она ещё с детства очень полюбила полифонические произведения Баха – «Хорошо темперированный клавир», прелюдии, фуги, органные композиции. Как же, должно быть, это сложно играть! Лилька поражалась виртуозности музыкантов, сумевших передать эту божественную гармонию – голос человека, молящего, взывающего к Богу! Лилька пыталась посчитать голоса, проследить, иногда получалось, она садилась и забывалась у приёмника, растопырив пальцы: вот один, вот второй, третий… Ой! Четвёртый! У неё был очень хороший слух, и она с лёту схватывала мелодию (ей даже удавались диковинные и сложные в мелодике старинные эстонские песни из «Калевипоэга»