– Твое сердце болит, потому что твоя – песок без воды. Вода твоя далеко. Сохнешь и умираешь, как брошенная бахча. Не стой на месте, кочуй, как бархан, дальше, ищи свободу и ровное место. Вода сама найдет твоя. Вода без песка тоже никто.
Синцов потупил взор, закусил губу. До крови. Прищурился, посмотрел на старика:
– Отец, я найду ее? Она дождется меня?
– Она живет. Она любит тот песок, что помнит, что далеко от нее. Но который живой и не холодный. Вода была и будет вечно. И найдет свой песок. Сама найдет. Только пусть бархан ждет ее и не любит другой вода. Никакой вода. Только своя-моя вода. А найдет вода твоя совсем скоро, когда та звезда ляжет песок два раза по два.
Николай крепко задумался, заслонил ладонью глаза от света костра, поднял голову, сфокусировал зрение на черном небе.
– Какая «та» звезда?
– Та звезда, которую твоя видеть, когда смотреть домой, когда думать о своя-моя дом.
Синцов потер лоб, маясь в размышлениях. Агинбек любил говорить мудрено, путано, с подоплекой, не знающий его человек долго бы мучился, пытаясь понять сказанное стариком. Мираб не разбирался в названиях планет и созвездий, не учился в школе, но прекрасно владел тайнами мироздания, умел с закрытыми глазами определить сторону света и…
Николай вздрогнул, поняв, что имел в виду аксакал. Только он один знал, как офицер тоскует по родине, по зауральскому городку, в котором родился и рос. И по женщине, молодой красивой девушке, оставшейся в Москве. Синцов часто смотрел на север, на Полярную звезду и на темный ночной горизонт, ведь именно там были его отчизна и дом родной. «Та-ак! А если эта звезда два раза по два коснется песка…» Он мысленно подсчитал в уме и выпалил:
– Сколько-о?! – в волнении Синцов аж уселся на корточки. – Это что же получается?.. Всего через четыре дня я увижу воду… Гм… Дашу?
– Четыре ночи, – сухо пояснил мираб, не обращая внимания на ошалевший вид собеседника.
– Старик, ты это… Ты уверен или анаши курнул? – лейтенант не мог поверить своим ушам. – Но как? Ка-ак?! Она не знает, где я служу, куда сослан. Она… Не-е, Агинбек, ты, вероятно, ошибся.
– Ложись спать, Коля-ака, – неожиданно проворчал аксакал. – Нужно отдыхать. Завтра трудный день будет. Однако завтра плохо будет.
– Что плохо? Почему? – Синцов выгнулся, наклонился, пытаясь заглянуть в глаза старика. Пиала с остатками кумыса опрокинулась, жидкость окропила ткань дастархана с остатками яств, тонкой струйкой потекла в песок и через секунды исчезла.
Оба смотрели на результат одного неловкого движения и думали. Вроде об одном и том же, о песке и воде, времени, мужском начале и женской душе, но только один из них предвидел, что будет завтра.
– Иди спать, батыр, – старик уклонился от ответа на заданный лейтенантом вопрос. – Набирайся сил и жди свою воду. Доброй ночи твоя, Коля-ака.
В эту ночь Синцову снились красные барханы, раскаленные солнцем, изрезанные венами-ручьями. Тоже красными… Кровавыми. А еще в дремоте плыли строчки уважаемого поэта Владимира Андрейченко:
…И вот стою у каменной плиты,
На грани прошлого, у зыби осознанья.
«Пал смертью храбрых» – вижу, понимая:
Здесь прадед мой, отбросив покаянья,
Жизнь отдал за потомков и мечты.
И вертится на языке признанье,
А к горлу подступил тяжелый ком.
Слеза скатилась по щеке тайком,
Соленый привкус капель так знаком…
«Живите вечно!» – внукам в назиданье.
