В пустом углу одиноко сидела девушка – так же, как час тому назад. Он уже не раз с мимолетным сочувствием поглядывал на нее. Не то чтобы его могло заинтересовать такое хрупкое, безжизненное, бесцветное создание, но ему показалось странным, что с ней никто не танцует. Бедняжке, очевидно, суждено просидеть так весь бал.
Но теперь, взглянув на нее, он почувствовал изумление. Однако не красота привлекла его внимание. Девушка была недурна собой – стройная, тонкая, с правильными чертами лица и изящно очерченными бровями. Присмотревшись, можно было заметить в ней своеобразную неяркую прелесть. По контрасту с бесконечными пышными локонами ему понравились эти мягкие, пепельные волосы, которые были только чуть темнее ее лица и обрамляли его словно тень. Но молодой девушке не идут худоба и темные круги под глазами.
Трудно было найти что-нибудь менее похожее на веселую, розовощекую племенную кобылу, за которой он приехал в Лондон. Собственно говоря, его заинтересовала лишь ее полная неподвижность. Он никогда не видел, чтобы человек сидел так неподвижно. «Словно кошка у мышиной норки», – сказал он себе и посмотрел на нее взглядом опытного охотника, стараясь понять, каким образом ей удалось стать почти невидимой. Он поглядел еще раз. Да, – именно невидимой. Словно застывший без движения пугливый лесной зверек, который старается, чтобы его не заметили. Если бы не белое платье, выделявшееся на темной стене, она слилась бы с окружающим фоном, как лежащий заяц сливается с бурой землей.
Охваченный любопытством, он ждал, пока наконец она не пошевелилась. «Какое благородство движений!» – подумал он. Заметив хозяйку дома, он попросил, чтобы она его представила.
Мисс Беатриса Риверс в ответ на его приглашение сразу встала. Чувствовалось, что она училась у хорошего танцмейстера и была способной ученицей, – но что за удовольствие танцевать с девушкой, которая никогда не улыбается? Когда он предложил ей посидеть и поболтать, она согласилась с тем же покорным равнодушием. Сперва разговор никак не клеился. Она знала о светской жизни Лондона даже меньше, чем он, да и вообще, насколько он мог понять, мало что знала. Изо всех сил стараясь разбить лед, он шутливо сказал, что театральная публика поднимает грачиный грай.
– Грай? – с недоумением переспросила она.
– Ну, когда грачи весной собираются и обсуждают друг с другом, что делать летом.
– Неужели? Я читала об этом, но разве это правда?
– Правда? Да я каждый год слышу их у себя на заднем дворе.
На ее лице впервые появилось выражение интереса. Он начал рассказывать ей о парламенте пернатых на старых вязах, и ему очень понравилось, что она по крайней мере хорошо умеет слушать.
Он пригласил ее на следующий танец, а потом на следующий, просидел их с ней в оранжерее и вскоре уже поверял ей свой заветный план улучшения кормовых трав. Описывая ей свое любимое, бесценное сокровище – старое пастбище, где росла лучшая во всем Уорикшире трава, он впервые увидел ее улыбку. И тогда же она произнесла те три слова, которые за весь разговор были единственной фразой, не являвшейся ответом на его вопрос:
– Я люблю траву.
Отвратительная миссис Карстейрс в слишком пестром, слишком девичьем наряде колышущейся походкой приблизилась к ним и прощебетала:
– Беатриса, милочка, нам пора.
Генри растерянно смотрел им вслед. Ее мать! А тот субъект? Какое отношение может он иметь к подобной девушке? Дядя? Сводный брат? Неудивительно, что у нее такой подавленный вид.
