– Пожалуйста, – слова вырывались с хрипом, – не оставляй… меня… не дай…
Он хотел сказать: «Не дай мне умереть!» Но договорить не успел, все перед глазами заволокло черной пеленой.
* * *
Его разбудили однообразные звуки: блип, блип, блип, издаваемые кардиографическим монитором. В них не было ничего человеческого – обычный контролируемый компьютером сигнал, – но ему они показались настоящей райской музыкой.
Он был жив! Опять ему, черт возьми, удалось перехитрить судьбу. Энджел чувствовал, как кровь разносит по всему телу наркотик: туман перед глазами и ощущение тепла и покоя свидетельствовали, что ему ввели демерол. Он знал, что скоро действие лекарства закончится и тогда боль опять вернется, опять пронзит своим острым жалом легкие и сердце. Но сейчас он не хотел об этом думать. Он был жив!
Дверь, тихо скрипнув, отворилась. Кто-то, почти неслышно ступая по белому в крапинку линолеуму, подошел к кровати.
– Ну как, мистер Демарко, вы уже проснулись?
Низкий мужской голос, голос серьезного мужчины.
Доктор. Кардиолог.
Энджел медленно открыл глаза. Высокий сухощавый человек с впалыми щеками и жестким взглядом темных глаз изучающе смотрел на него сверху. Буйная седоватая шевелюра обрамляла его лицо. Немного похож на Эйнштейна.
– Я доктор Джерлен, возглавляю здесь в клинике Лагранджвилля кардиологическое отделение. – Он нагнулся, подвинул стул поближе к кровати, уселся и энергично начал перелистывать историю болезни Энджела.
«Ну вот, начинается… – мрачно подумал Энджел. – Как всегда в этих проклятых больницах…»
Джерлен закрыл последнюю страницу истории с весьма, как показалось Энджелу, значительным видом.
– Да, мистер Демарко, здоровье ваше, мягко говоря, очень сильно расшатано.
Энджел натянуто усмехнулся. Он был еще жив, еще мог дышать, а такие заявления он слышал от врачей уже не первый год. «Вы играете благодаря взятому взаймы времени, мистер Демарко. Вам нужно поменять образ жизни – весь образ жизни». Эти слова въелись ему в память, прокручивались у него в мозгу десятки, сотни раз, когда Энджел, бывало, не мог уснуть по ночам. Но дело как раз заключалось в том, что он не желал менять свой образ жизни, не хотел придерживаться всяких там распорядков дня, правильных рационов питания и прочего. Вообще не хотел всю жизнь играть исключительно по правилам.
Сейчас ему было тридцать четыре года. Много лет назад он ступил на опасный путь полной свободы – причем ступил только потому, что не желал ни от кого зависеть. Он понимал всю тщету и бесцельность такого существования, но как раз это и привлекало Энджела. Никто на него не рассчитывал, никому он не был нужен. Он перелетал с вечеринки на вечеринку, как акробат, протискивался там в первые ряды, быстро надирался, завязывал короткие, беспорядочные отношения с женщинами и мчался дальше, дальше…
– Да-да, вы совершенно точно сказали, – поспешил согласиться Энджел. – Не в бровь, а в глаз.
Доктор Джерлен нахмурился.
– Я разговаривал с вашим врачом из Невады.
– Ничуть в этом не сомневался.
– Он сказал, что, с его точки зрения как кардиолога, дела ваши очень плохие, прямо-таки кошмарные.
– Вот почему мне и нравится доктор Кеннеди. Он куда честнее многих из вас – докторов.
Доктор Джерлен засунул историю болезни в папку.
– Кеннеди говорит, что уже полгода назад поставил вас в известность: не дай бог, еще один сердечный приступ, и вы окажетесь, – он так именно и сказал, – вы окажетесь в глубокой заднице. Настолько глубокой, что глубже и не бывает.
