Всадники спешились и направились теперь к возку, ведя в поводе коней.
– Поднимай, барина! – крикнул кучер и продолжил: – А то он дюже хворый, совсем слабый стал.
Всадники поспешили к вывалившемуся из возка человеку. Он лежал на снегу, раскинув руки, и почти совершенно не двигался. Кучер взял под узду коня и потянул его за собой, заставляя идти, чтобы вытащить возок из канавы.
Спешившиеся конвойные помогли подняться человеку, сидевшему ранее в возке, и повели его, поддерживая под руки, к саням. Подвели и усадили, снова обложив всего до глаз огромной дохой. По всему было видно, что человек в санях был не здоров.
– Гони! Застынет барин! Совсем расхворался! Весь в поту, жар у него! – прокричал один из всадников, и возница, вскочив на козлы, погнал коня в направлении чернеющих впереди строений. Всадники скакали рядом. Однако строения оказались не жилыми, и пришлось гнать уставшего уже изрядно коня дальше и дальше, к станции на окраине города.
Город этот был уездным Красноярском.
Путь был неблизкий, до города нужно было еще верст сорок скакать, что могло занять порою весь день. Добрались уже затемно в пригородную деревню и, устроившись на постой, стали отогревать барина, так неудачно вывалившегося из опрокинувшегося возка. Переодели в чистое сухое белье, дали выпить водки и, укрыв шубою, уложили на топчан у жаркой печи. Путника колотила дрожь, он заходился в кашле и забылся вскоре тяжелым сном. Во сне метался, обильно потел и в начинавшейся горячке сбрасывал с себя тяжелую овчину.
Его спутники и хозяин постоя угрюмо сидели у стола при свете лучины, ужинали скромной снедью, выпивали мутного самогона и, искоса поглядывая на барина, сокрушенно качали головами. Они не жалели его, но привычка к подчинению рождала наигранное сострадание, которое, впрочем, было лишь до тех пор, пока страдалец был влиятелен и мог постоять за себя.
– Вот голова садовая. И стоило себя так утруждать да мучить. Отлежался бы в Иркутске до полного выздоровления. Так нет…ехать нужно, дела ждут… Нужда прямо какая… Вот и доскакался…
– Теперь как дело повернется, а то придется в городе ждать, пока выздоровеет… и куда так торопится? – вели беседу сопровождающий камергера Николая Резанова служивый из Иркутска и кучер – средних лет мужик, нанятый в услужение в Канске, где на ямской станции удалось получить свежих вместо истрепанных дорогой коней.
– Горяч, суетлив барин, все ему неймется. Сказывают, из самой Америки едет? Откуда только силы берет. Но теперь, похоже, изрядно изломался. Не преставился бы, – вторил служивому кучер, устало глядя на коптящую над столом лучину и косясь на больного.
– Да, из Америки барин едет. Миссию сполнял, да худо как-то справился, видимо. Сказывали, спешит оправдаться в столице. В отчаянии возвращается… а беда – она не ходит одна, – поддержал разговор служивый.
– А кто он таков? Надысь говорили, командор скачет в столицу с депешею к самому императору. Что за командор такой? Морской начальник-офицер что ли?
– Да как будто нет. Сказывали, масонского звания человек. Есть такой тайный орден при императоре.
– Тьфу, ты! Развелось их ноне… Светские, воинские, дворянские, а теперь еще вот и масонские… беда, однако, не за горами.
– Да! Капризен барин. Давеча есть отказался. Сказал, несвежее все. Шумел, ругался сильно, грозился упечь в ссылку. А куда дальше Сибири сошлет? Только если в Америку. А какое-такое зимой может быть не свежее? Все в заморозке держим.
