– Что-то случилось, деточка? Не вкусно? – спросил он.
– Нет, что вы. Я просто много съела. Сейчас все пройдет, – ответила Марина, пытаясь справиться с неприятными ощущениями.
Она встала из-за стола, сделала два шага в сторону, развернулась и, опершись на кухонный шкаф, быстро спросила:
– Как вас зовут и сколько вам лет?
– Вот теперь, Марина, чувствую, что вы журналистка, – откинувшись на спинку дивана, размеренно произнес старик.
– Я не говорила вам, что я журналистка. И имени своего не называла, – пристально глядя в глаза своему новому знакомому, произнесла Марина. Показывая тем самым, что слова ее являются вопросом.
– Ну, как же, деточка? Видимо, вчера ты малость перебрала моей настоички, раз не помнишь ничего. У нас с тобой была очень обстоятельная беседа, ты много о себе рассказала, – загадочно улыбаясь, ответил старик.
Голос его был спокоен, речь размеренна. Боевой запал Марины резко спал. Она не знала, что ответить. Ведь она действительно ничего не помнит. Что она могла о себе рассказать? Что мог сделать с ней старик? Его голос и манера разговора сейчас были совсем не похожи на то, как он разговаривал раньше. Марине казалось, что она уже слышала это, но где, как, при каких обстоятельствах, вспомнить не могла. Да и какие обстоятельства, она же здесь всего второй день.
– Меня зовут Федор Алексеевич, – прервав паузу, произнес старик. В голосе его появились бархатистые нотки, а взгляд стал пронзительным и похотливым. Марина смотрела на него, как загипнотизированный кролик на удава. – А вот сколько мне лет, попробуй определить сама. Посмотри внимательно мне в глаза.
Марина неотрывно смотрела на старика, но это был не тот старик. Перед ней сидел мужчина лет 40—45, приятной наружности. Он смотрел на нее с такой любовью и теплотой, что Марине захотелось, как маленькому ребенку, броситься в его объятия, как в объятия отца, рассказать ему самые сокровенные свои детские тайны и желания. Ей было тепло, уютно и безопасно под его взором. И вдруг он отвернулся.
Падая, Марина больно ударилась затылком о край кухонного шкафа. Как только «старик» отвернулся, ноги подкосились, и обмякшее тело буквально стекло вниз. В себя пришла, когда Федор Алексеевич, с трудом наклонившись к ней, пытался привести ее в чувства и безуспешно старался поднять. Сев на пол, Марина уперлась взглядом в ноги старика. Ничего необычного. Чистые шерстяные брюки, войлочные домашние тапочки, такие часто носят пожилые люди. Нигде ни капли крови. Да и не хромал он вовсе. С такими ранами, которые она видела во сне, человек вообще не смог бы ходить.
«Федор Алексеевич», – как табличка, висело в голове. Марина сидела ошарашенная. Ощущение было, как будто ударили чем-то тяжелым по голове. И только два слова пульсировали в черепной коробке – «Федор Алексеевич»!
– Ну, деточка, так не пойдет. Так ведь и убиться можно. Береги себя. Садись, поговорим, раз уж тебе это так интересно, – прекратив тщетные попытки поднять свою гостью, произнес старичок, присев на диван.
– Да, как-то не получаются у нас с вами разговоры. Не пускаете вы меня в свои тайны, – сказала Марина, потирая виски.
– Ну, тайны, деточка, должны быть у каждого человека. Даже самый открытый на вид человек – «рубаха парень» – в душе хранит несколько ключей от потаенных дверей. И впустить в эти двери он может очень узкий круг посетителей. И чаще всего человек, о котором, кажется, известно досконально все, вся его биография разложена крупицами по полочкам, уносит с собой в могилу такие тайны, что можно было бы мир перевернуть, – выдал философскую речь старик, глядя куда-то в одну точку на стене, поверх головы Марины.
