И вот наступил день нашего отъезда. Приехали на вокзал, поднялись в купейный вагон, прошли в своё четырёхместное купе, выкупленное на троих. Полковник Лошкарин расположился на левом от двери диване, я – на правом. Болумеев занял полку надо мной.
Впереди – двое с лишним суток пути.
За несколько минут до отправления Михаил спустился на перрон и прошёлся вдоль состава.
– Не опоздайте только! – в спину ему крикнула проводница, стоявшая у входа в вагон, миленькая такая, симпатичная.
– Ни в коем случае! – махнув ей рукой и смеясь, отозвался он и пошёл дальше.
В купе Болумеев вернулся, когда поезд уже тронулся.
– «Тюрьма на колёсах», – сказал он, присев на диван рядом со мной, – в конце эшелона, как и всегда. А потом, после перецепки, будет спереди, сразу за локомотивом.
Он говорил о вещах, известных каждому зэку, побывавшему на железнодорожном этапе. Просто чтобы почесать языком. И ему, и мне, повторяю, доводилось курсировать в тюремных вагонах. При доставке к местам заключения.
Ничего хорошего в этих транспортировках нет; сидишь, точимый тоской, в душной камере без окна, как зверь в клетке, вместе с другими осуждёнными. Среди них нередко бывают и чрезвычайно опасные. Негативная тяжёлая энергетика таких личностей ощущается на физическом уровне.
Могут попасться и маньяки, в том числе такие, у которых неистребимая психопатическая тяга к душегубству. С ними особенно нужно держать ухо востро и всегда быть готовым к столкновению. Такие персонажи хуже самых страшных хищников. Последние обычно нападают на свою жертву лишь будучи голодными, а серийные убийцы – в любой момент, как только их настигнет патологическое обострение, и случается это внезапно.
Более-менее уверенно чувствовать себя давала только способность свернуть шею любому из этой мрачной разношёрстной компании, исходящей ненавистью ко всему добропорядочному. Но самое лучшее – быть подальше от неё.
Когда поезд перевалил через Уральский хребет, лесные массивы исчезли и потянулась однообразная плоская степь, наполненная сладкими, кружащими голову запахами цветущих трав. Час утекал за часом, а пейзаж с его ровным однообразным горизонтом почти не менялся. Редко когда попадались берёзовые рощи, называемые колками.
Бездействие угнетало и приводило в состояние, напоминавшее психологическое оцепенение.
Михаил убивал время, отправляясь на свою полку полежать в объятиях морфея. Иногда он шёл к проводницам и завязывал с ними разные шутейные разговоры с любовным подтекстом. Полковник Лошкарин что-то чиркал карандашиком в небольшом блокноте. Я размышлял о судьбе человечества и его предназначении, а также о скором будущем, ожидающем нас. И рисовал мысленные картины с участием Натальи Павловны и наших сыновей-близняшек.
– Длинная дорога – это средство для отупления мозгов! – заявил Михаил к концу второго дня, после того как отлежал бока.
Вот он-то, пожалуй, ни о чём сколько-нибудь значительном не думал, а жил только ощущениями текущего бытия.
– Буду я ещё голову забивать себе разной дребеденью, – говаривал он порой, отталкивая от себя даже намёк на какие-нибудь отвлечённые рассуждения.
Уже в поезде, спустя сутки после отправления из Ольмаполя, полковник Лошкарин получил эсэмэску от одного из своих информаторов, служившего в правоохранительных органах, о том, что в Красноярске генерал Храмов будет выведен из партии осуждённых. И к месту заключения его повезут водным путём одного. На контейнеровозе «Академик Маслов». Под надёжным конвоем, разумеется.
