Приехав домой, Аса удивилась произошедшей метаморфозе. Но стоило ей увидеть в моих руках пакетик еды, удивление моментально испарилось, сменившись остервенелым желанием насытиться. В питомнике не утруждались вдоволь накормить беднягу, что отражалось не только на аппетите, но и на телосложении.
После еды Аса легла на свою подстилку и снова принялась бурчать, убаюкивая себя. Едва в жизни начало воцаряться подобие гармонии, как Аса вдруг встала, покрутилась и выдала огромную зловонную лужу поноса. В ту же секунду я поняла, что ее дела плохи.
Последующая неделя прошла под знаком бесконечных часов в ветеринарной клинике, капельниц и уколов. Диагноз Асе поставили сразу: парвовирусный энтерит – тяжелейшее воспаление тонкой кишки, которое в подавляющем большинстве случаев заканчивается летальным исходом и выкашивает подчас целые питомники. Для худой и слабенькой Асы эта схватка была совсем неравная. Врачи предлагали либо сразу усыпить собаку либо начать лечение без каких-либо прогнозов.
Мы решили сделать все, что в наших силах, и выбрали второе. Несколько дней подряд мы с мамой по очереди высиживали с Асой по нескольку часов, пока та проходила терапию на капельнице. Особых улучшений не наступало, наши деньги верно перекочевывали в бюджет клиники, но иначе поступить мы не могли.
В той же комнате к батарее был привязан огромный пациент-алабай по кличке Тарас, встречавший всякого заходящего утробным медвежьим рыком и угрозой вырвать батарею из стены. Однако пару дней внимательно понаблюдав за нашими страданиями, он будто проникся к нам уважением и позволял беспрепятственно проходить мимо своей персоны.
Все положенные часы Аса тихо спала, лишь иногда поднимая голову и будто проверяя, не стало ли ей лучше. В этот момент начинался очередной приступ рвоты. Аса выгибалась, а нам ничего не оставалось – только гладить ее и следить за тем, чтобы не оторвалась капельница.
Дома мы с помощью шприца вливали еду и воду изможденному, но все еще ощутимо сопротивляющемуся щенку. Вечером четвертого дня мама принесла домой корзинку с Асой и расплакалась. Она просидела в ветклинике целый день, пока я была в школе. Аса глубоко спала; ее бочка неровно вздымались. Мы не смогли ничего сделать.
На пятый день под влиянием врачей мы все-таки приняли тяжелое решение. Но пока я ехала в клинику, где в это время дежурила мама, Аса умерла сама. Я медленно подошла к маленькому тельцу, около которого как-то жутко лежал уже ненужный катетер.
– Теперь энтериту не достать тебя, – тихо сказала я, проводя рукой по знакомой шерстке и поднимая глаза к потолку, чтобы слезы закатились обратно.
Из клиники мы вышли с двойственным чувством. Помимо муторной горечи чувствовалось и какое-то подобие облегчения. Мы не успели полюбить эту собаку и с первого дня запретили себе делать это, зная, чем все, скорее всего, закончится; мы даже не знали ее истинного характера, забитого болезнью. Но все же она не могла не занять своего места в сердце. Ужасно жаль было маленькую жизнь, которая могла бы стать большой и счастливой.
На лечение мы потратили внушительную сумму, так что в итоге получились те самые шестьсот долларов. Но жалели мы не о деньгах, а о том, что нас так цинично обманули. Бабушка тезисно высказала отпиравшейся Анжеле по телефону свое «фе», но та положила трубку, бросив напоследок, что продала нам совершенно здорового щенка. Мы, в свою очередь, горестно вздохнули: всех тех щенков, которых мы видели в ее питомнике, уже тоже, вероятно, не было в живых.
