– Чего?…
– Это… книжку одну сейчас читаю… про ангелов.
– Смотри, до чертей не дочитайся. Ладно, пошел я… Ангел, б… дь… Ишь ты…
Участковый долго еще ругался, стоя в ожидании лифта – Щукин следил за ним в глазок, руки его тряслись – дал им волю. Потом пошел, насыпал рыбам корма, понаблюдал за их плавной жизнью и вроде как успокоился…
По району поползли жуткие слухи о ночном снайпере. К вечеру двор фактически вымирал, музыка смолкала, окна гасли. Еженощно между домов курсировала патрульная машина. На каждом подъезде повесили объявления, где призывали быть бдительными, докладывать обо всех подозрительных личностях, зашторивать вечером окна и не выходить во двор. Зато по ночам теперь было тихо и спокойно, ничем не тревожимые жильцы ложились рано и спали сладко. Район, фактически, стал образцовым.
Днем по домам ходил взмыленный следователь. Но из опрошенных никто ничего толком сказать не мог – не слышали выстрелов, не видели вспышек. Сыщики упорно обтрясали подвалы, чердаки и квартиры подозрительных элементов – бывших уголовников, учетных шизиков, охранников, лиц без определенных занятий… Всех прошерстить сил не хватало, конечно; ходили по чужим наводкам, да своим раскладкам; но обыски ничего не дали.
Два дня Щукин не заступал на вахту, раздумывал, отходил потихоньку. Да и водка закончилась.
Все, пора в завязку!
В пятницу вечером приехал сын участкового, молодой веселый парень, помог собраться. Ехать было всего ничего, минут сорок от крыльца до крыльца. По дороге вздремнул немного, организм требовал покоя. Снова снился Крылатый Хмырь, но какой—то неуверенный, с обвисшими крыльями, просил опохмелиться; подполковник врезал ему в челюсть твердой рукой…
Дача встретила хозяина черным остовом венца. Сгорело все подчистую, даже банька на отшибе. Уцелели только железный забор и гараж, сложенный из шлакоблоков – словно в насмешку.
Щукин смотрел на все это с каким—то отрешенным видом и боялся выходить из машины. Парень присвистнул изумленно, но говорить ничего не стал, словно боялся разбить остекленевшего враз подполковника. К ним подошел сосед, пришлось вылезти, пожать руку. Сердце стучало неровно, где—то выше, чем положено… На унылое пепелище старался не смотреть, только коротко спросил:
– Бомжи?
– Да хрен его знает. Разе толком поймешь… Дня четыре назад, ночью полыхнуло… Сруб—то старый, сухой – сгорел спичкой. Мы тут с мужиками канистру обгорелую нашли. У тебя была канистра?
– В гараже.
– Проверь… Менты потом приехали, все тут вверх дном перевернули. Может, нашли чего. Тебе не звонили разве?
– Телефон сломался…
Щукин неожиданно вспомнил тот утренний звонок, когда расколошматил телефон; наверное, это они и были. Черт, надо ж было так ужраться…
А теперь – что?
ЧТО?…
Навалилась вдруг тоска, мысли стали расплывчатыми, ватными. Вообще ни о чем думать не хотелось…
Закурили втроем, глядя на мертвую дачу.
– Сожалею, Николай Палыч! Я отцу расскажу. Это ж надо… сначала машина, а…
– Ладно, Петь, поехали. Последняя просьба – отвези меня завтра с утра, в местное отделение. Все равно ведь вызовут. А как мне теперь без лошади…
– Участок будете продавать?
– Не знаю еще. Жена вернется – решим.
В душном кабинете следователя, здоровенного потного мужика с усталым взглядом, Щукин подписал несколько бумаг. Нет, врагов нет. С соседями отношения теплые. «Волгу»? Да, расколошматили какие—то подонки, а за что – неясно. Канистра вроде моя. А может, и нет – не помню. «Парламент»? Нет, никто из знакомых не курит…
