Сквайр Дорнелл приступил непосредственно к цели своего визита без особых церемоний и предисловий.
– Ваш покорный слуга, сэр, – сказал он. – Я прочитал ваше письмо, адресованное моей жене и мне, и решил, что лучшим способом ответить на него будет сделать это лично.
– Ваш визит – большая честь для меня, сэр, – ответил мистер Стивен Рейнард, кланяясь.
– Что ж, сделанного не воротишь, – продолжал Дорнелл, – хотя это и произошло слишком рано и не моих рук дело. Она ваша жена, и на этом можно поставить точку. Но, если по существу, сэр, она еще слишком мала, чтобы вы могли забрать ее; мы не должны считать года; мы должны считаться с природой. Она все еще девочка; и с вашей стороны было бы непорядочно приезжать сейчас; следующий год будет достаточно долгим, чтобы вы смогли забрать ее к себе.
Однако, каким бы учтивым ни казался Рейнард, он был довольно упрям, когда его решение уже сформировалось. Жена была обещана ему самое позднее к ее восемнадцатилетию – а то и раньше, если она будет в добром здравии. Ее мать определила это время по своему собственному усмотрению, без единого слова вмешательства с его стороны. Он слонялся по иностранным дворам до изнеможения. Теперь Бетти стала взрослой, если это вообще возможно, и у него не было ни малейшего повода дальше откладывать дело. Поэтому, укрепленный поддержкой ее матери, он мягко, но решительно заявил сквайру, что готов был отказываться от своих прав на жену в разумных пределах и только из уважения к ее родителям, но теперь, по справедливости к себе и к ней, должен настаивать на их соблюдении. Следовательно, поскольку она не приехала встречать его, он должен через несколько дней сам отправиться за ней в Кингс-Хинток.
Это заявление, несмотря на всю любезность, с которой оно было сделано, привело Дорнелла в ярость.
– Черт возьми, сэр, вы говорите о правах, вы это делаете, после того как украли ее, совсем еще ребенка, против моей воли и ведома! Даже если бы мы сами умоляли вас забрать ее, вы бы лучше помалкивали.
– Клянусь честью, ваше обвинение совершенно беспочвенно, сэр, – отвечал зять. – Вы должны знать – а если не знаете, то это чудовищно жестокая несправедливость по отношению ко мне, что мне позволили оставаться в вашем представлении с таким пятном на моем облике, – вы должны знать, что я не прибегал ни к обольщению, ни к искушению какого бы то ни было рода. Мать вашей дочери дала согласие; ваша дочь дала согласие. Я поверил им на слово. О том, что на самом деле вы были против этого брака, я узнал только потом.
Дорнелл заявил, что не верит ни единому сказанному им слову.
– Вы не получите ее, пока ей не исполнится трижды по шесть лет – ни одна горничная не должна выходить замуж, пока ей не исполнится трижды по шесть лет! – и с моей дочерью нельзя обращаться неподобающим образом!
Так он бушевал до тех пор, пока внезапно не вошел Тапкомб, с тревогой прислушивавшийся к происходящему из соседней комнаты, и не заявил Рейнарду, что жизнь его хозяина в опасности, если беседа затянется, поскольку в такие моменты он подвержен апоплексическим ударам. Рейнард тут же сказал, что он последний из всех, кто желает зла сквайру Дорнеллу, и вышел из комнаты; а сквайр, как только восстановил дыхание и самообладание, покинул заведение, опираясь на руку Тапкомба.
Тапкомб был за то, чтобы переночевать в Бристоле, но Дорнелл, чья энергия казалась столь же несокрушимой, сколь и внезапной, настоял на том, чтобы сесть в седло и добраться обратно до Фоллс-Парка, чтобы продолжить путь в Кингс-Хинток на следующий день. В пять они тронулись в путь и поехали по южной дороге в сторону Мендипских холмов
