Вот и хочу тебя спросить, дочка, судить мне себя или простить? Дело к смерти, а там ведь спросится. И чего отвечать?
– Дети его, председателя, с ними что?
– Их вместе с матерью увезли в приют, она там пола мыла, это я достоверно знаю. Живые они все были, только кто где теперь – не могу ничего сказать, не знаю.
Помолчали. Ирина приходила в себя после страшного рассказа, да и дед Лександро из добродушного старика предстал судьей и палачом.
– Дед Саша, если хотите знать мое мнение, то поступили вы правильно. Кто мог защитить бедных женщин, если бы вы прошли мимо? Неужели никто из них вас не узнал?
– Могли и не узнать, я же старый разведчик, голоса не подавал, а темень такая, что хоть глаз коли. Нет, никто даже не намекнул.
– Тогда забудьте об этом. И перед Богом вашей вины нет, если вы этого опасаетесь. Только никому больше ни слова, и оно забудется.
В дверь постучали, и Александра Ивановна заглянула:
– Ты почто, старый, мешаешь девушке отдыхать? Может, она в клуб собралась, а ты виснешь на руках. Айда на место!
– Лександра, ты меня не треложь, мы с Аринушкой сурьезные пронблемы решали. Спасибо, доченька, за пониманье, отдыхай, и я на покой.
Ирину взволновал рассказ старика, она и подумать не могла, что в этом тщедушном тельце живет сильная и решительная натура, способная, не задумываясь о последствиях, пойти на убийство негодяя, унижавшего женщин его села. Не столь много было молодых и здоровых мужчин, чтобы женщины не могли узнать Александра. Наверное, узнали, но до сих пор все покрыто тайной.
Она никогда раньше не интересовалась историей, а книги и фильмы воспринимала как развлечения, нисколько не задумываясь о их связи с жизнью, о том, что художественность есть образный способ отображения действительности, о писателях и режиссерах вообще не имела представления. Школьные уроки литературы пролетали мимо ушей и души девушки, увлеченной не столько науками, сколько постоянным представлением себя в ослепительно белом халате знаменитого доктора в окружении учеников и благодарных пациентов.
После первого рассказа Александра Ивановича о крестьянском восстании и войне с Колчаком она впервые осознала, что до сегодняшнего дня были и другие – грубые, кровавые, жестокие. Вот здание сельсовета, старинный купеческий дом с высоким крыльцом на второй этаж, и с этого крыльца, говорил дед Александр, сбрасывали коммунистов и активистов, а внизу охотники из восставших ловили их на пешни и пики. Она несколько раз заходила в сельсовет, значит, шла по крови казненных, сквозь их крики и предсмертные стоны, потому что живых тут же и добивали. Потом пришли красноармейцы, и бойня продолжилась, только теперь не топили в прорубях, не привязывали к хвостам полудиких лошадей, а цивилизованно расстреливали из пулеметов и пушек. Она видела братскую могилу со звездой на ржавой пирамидке и корявой надписью: «Жертвам кулацко-эссеровского мятежа 1921 г», и сразу возник вопрос: а те, кто восстал и погиб в боях или расстрелян после разгрома – где их могилы? Почему не нашлось для них ни креста, ни камня? И вот это противостояние начальников и простых колхозников, о котором сегодня говорил старик – не есть ли продолжение той ненависти к простому мужику, его жене и его детям? Убийство, которое спонтанно совершил молодой Александр, не назовешь разбоем или хулиганством, у него иная окраска, но какая? Старик сегодня не может определить, убил, потому что баб надо было защитить. А разве все так просто? Она вчера слышала, как бригадир крыл матом двух мужиков, что-то сделавших не так, как следовало. Откуда это право унижать того, кто ниже тебя по званию? Ладно, если это хамство отдельного человека, попавшего во власть случайно. А если оно, это право, дается как приложение к должности? Очень похоже, что так, потому что Ирина за почти год деревенской жизни никогда не слышала, чтобы рядовой колхозник материл бригадира, она даже усмехнулась этой мысли.
