– Правильно! Тут, наверно, и болота есть. Я привяжу лошадей и поищем, где укрыться. А холодно!
Он привязал лошадей с подветренной стороны, а когда повернулся, она была рядом с ним.
– Жутко здесь, – сказала она.
– Найдем уютное местечко и сядем.
Он взял ее под руку, и они двинулись в обход кургана.
– Вот, – сказал вдруг Джон, – здесь копали. Здесь не будет ветра. – Он пощупал землю – сухо. – Присядем и поболтаем.
Прислонившись к стенке вырытой ямы, они закурили и сидели бок о бок, прислушиваясь к тишине. Лошади пофыркивали, тихо переступали, больше не было слышно ни звука. Деревья не шумели – лес был редкий, да и ветер стих, и живого было – только они двое и лошади. Редкие звезды на очень темном небе да чернеющие в темноте стволы сосен – больше они ничего не видели. И еще светящиеся кончики папирос и время от времени – в свете их – лица друг друга.
– Вы, наверно, никогда мне этого не простите, – мрачно сказал Джон.
– Ну что вы! Мне страшно нравится.
– Очень мило, что вы так говорите, но вы, наверно, ужасно озябли. Знаете что, возьмите мой пиджак.
Он уже начал снимать его, когда она сказала:
– Если вы это сделаете, я убегу в лес и заблужусь всерьез.
Джон покорился.
– Просто случай, что это вы, а не кто-нибудь из девочек Блэр, – сказал он.
– А вам бы хотелось?
– Для вас – конечно. Но не для меня, нет, право же!
Они повернулись друг к другу, так что кончики их папирос чуть не столкнулись. Едва различая ее глаза, он вдруг ощутил четкое желание обнять ее. Это казалось так нужно и естественно, но разве можно!
– Хотите шоколаду? – сказала она.
Джон съел малюсенький кусочек: шоколад нужно сберечь для нее.
– Настоящее приключение. Ой, как темно! Одна я бы испугалась, тут страшновато.
– Духи индейцев, – проговорил Джон. – Только я не верю в духов.
– Поверили бы, если бы вас растила цветная нянька.
– А у вас была?
– Ну да, и голос у нее был мягкий, как дыня. У нас есть один старый негр, который в детстве был рабом. Самый милый из всех наших негров; ему скоро восемьдесят лет, волосы совсем белые.
– Ваш отец ведь уже не мог участвовать в гражданской войне?
– Нет, два деда и прадед.
– А вам сколько лет, Энн?
– Девятнадцать.
– Мне двадцать три.
– Расскажите мне про свой дом в Англии.
– Теперь у меня там ничего и нет.
Он рассказал ей историю своей юности в сокращенном издании и решил, что она слушает замечательно. Потом попросил ее рассказать о себе и, пока она говорила, все думал, нравится ли ему ее голос. Она запиналась и проглатывала слова, но голос был мягкий и очень приятный. Когда она кончила свою немудреную повесть – она почти не уезжала из дому, – наступило молчание, потом Джон сказал:
– Еще только половина восьмого. Пойду взгляну на лошадей. А потом вы, может быть, поспите.
Он стал обходить курган и, добравшись до лошадей, постоял, поговорил с ними, погладил их морды. В нем шевелилось теплое чувство покровителя. Хорошая девочка, и храбрая. Такое лицо запомнишь, в нем что-то есть. Вдруг он услышал ее голос, тихий, словно она не хотела показать вида, что зовет: «Джон! Ау, Джон!» Он ощупью пошел обратно. Она протянула вперед руки.
– Очень страшно! Шуршит что-то! У меня мурашки по спине бегают.
– Ветер поднялся. Давайте сядем спина к спине, вам будет теплее. Или знаете как – я сяду у стены, а вы прислонитесь ко мне и сможете уснуть. Только два часа осталось, потом поедем при луне.
Они сели как он предлагал, она прислонилась к нему, головой уткнулась ему в плечо.
