Собрание сочинений. Том седьмой - страница 28



Который нелегко получить.
Человек – как кирпич:
Из глины сотворённый —
Обжигаясь, он только твердеет.

– — – — – — —

Мы живем в атмосфере стыда.
Мы стыдимся всего, что есть подлинно в нас:
И самих себя мы стесняемся,
И родных своих видом стыдимся,
От доходов своих нам стыдно подчас,
Стыдно речи своей, несуразности произношения.
Своих взглядов и опыта странного
Мы боимся стыдливо, и прячем от всех.
Точно также, как тела стыдимся своего обнаженного
И тому ничего мы не видим опасного.
Человек для своих оправданий находит любую причину,
Кроме причины одной и действительной, —
Для преступлений своих – находя оправдания,
Для безопасности – повод находит всякий,
Кроме одного своего чувства простого —
А этим одним – является трусость его перед миром.

– — – — – — —

Разумный человек приспосабливается к миру,
Неразумный приспосабливает мир к себе.
Поэтому все достижения наши и весь прогресс
Зависит только от людей неразумных.
Тайна наших несчастий в том состоит,
Что у нас слишком появилось много досуга,
Чтобы размышлять в свободное время —
Счастливы мы или нет.
Конец.

«Фабрика человеческого познания» – это философия

В изучении философии есть тройная выгода, как говорил один профессор.

Во-первых, – люди научаются «философствовать» – то есть мыслить. Это дается отнюдь не многим.

Во-вторых, – перед взором изучающего проходят картины мира, как понимало мир человечество на протяжении всей своей истории. А это доступно многим и не только из школьной программы.

В-третьих, – люди могут получить университетский диплом, учась на факультете философии. Это могут все.

Так профессор начинал свои лекции, он преподавал философию.

Профессор № «читал» курс лекций введения в философию и вёл семинар по Канту. Сам семинар был очень строгий и многих, наверное, отпугивал. Он был построен на разъяснениях понятий – это, как понимал тот или иной термин Эпикур и как тот же термин понимал Платон, и как Аристотель, и как термин этот предстаёт у Канта в его «Пролегоменах», в первом издании «Критики чистого разума», и во втором издании и так далее.

Мы изучали Канта, его «Пролегомены», но научались мы другому… учиться! Мы начинали понимать, что такое источник, что такое текст, что такое термин, что такое библиография, что такое формулировка (где была школа (?): почему в школе всему этому нас не научили?)…

В первые же недели выяснялось, насколько это плохо, если ты не знаешь ни слова греческого языка, и насколько ужасно, если ты полез в философию, не зная немецкого языка… Да, это было введение в высшее образование.

Помнятся мне эти кристаллы счастья – дважды по два часа в неделю обучения в ВУЗе, что выпадали мне в юности. Это были уроки чистого мышления. Без зубрёжки, без гнусного трепета и боязни, что тебя вдруг вызовут отвечать к доске, а ты ничего не знаешь… Только что оконченная средняя школа виделась отсюда, с высоты семинара и лекций, как давно прошедший детский садик… Там, в школе, мы были просто обезьяны, подражающие и повторяющие за учителем, а теперь мы «пыжились», чтобы из обезьяны превратиться в Человека.

Да, нам было трудно. Казалось, наши мозги трещали от развития мыслей, мыслям не хватало места под черепной крышкой, и я по вечерам поглядывал в зеркальце на свой лоб, как спортсмен поглядывает на свои бицепсы: выпучился ли, не сияет ли?

После всех других лекций в ВУЗе мы собирались на семинар в небольшой малой аудитории. И ведение-чтение профессора № повергало нас в смущение, настолько оно лишено было какой бы то ни было академичности. Наш профессор явно резвился. Он вёл себя с нами, как малыми ребятами, – забавлял нас, интриговал нас, говорил языком никак уже не научным. Он даже представлял что-то в лицах! И лишь иногда, как бы вторым планом, перед нами открывались такие глубины, в которые нам ещё предстояло погрузиться…