Ерш не унывает, на своего бога уповает, и говорит сом-рыбе:
– Есть же у меня в том свидетели: щука-рыба, вдова честнАя, притом не мотыга, на месте сидит, скажет истинную правду. Она на пожаре была, головешки носила и поныне у неё спина черна.
И снова: стрелец-боец, карась-палач, две горсти мелких молей туда же понятых, приходят к щуке и говорят:
– Щука-рыба! Зовет тебя рыба-сом с большим усом пред свое величество.
Щука рыба, подходя к рыбе-сом, кланялась:
– Здравствуй, ваше величество!
– Здравствуй, щука-рыба, вдова честнАя, притом не мотыга (не проматывает, значит, добро свое), – говорит сом, – горело ли наше озеро Ростовское с Петрова дня до Ильина?
Щука-рыба отвечает:
– Ни вовек-то не горело наше озеро Ростовское! Кто ерша знает да ведает, тот без хлеба обедает! А что спина черна, так на солнышке загорела, когда я среди кувшинок и травы стою под поверхностью воды и добычу ожидаю-караулю.
Ерш не унывает, да всё на своего бога уповает:
– Есть же, есть, – говорит, – у меня свидетели: налим-рыба на пожаре был, головешки носил, и поныне он черен весь.
Снова: стрелец-боец (это рыба елец), карась-палач, две горсти мелких молей (что по верху плавают, чиклейкой называются) туда же понятых, приходят к налим-рыбе и говорят:
– Налим-рыба! Зовет тебя рыба-сом с большим усом пред свое величество.
– Ах братцы! – говорит налим, – Нате вам гривну за труды и на волокиту; у меня губы толстые, брюхо большое, в городах не бывал, пред судьями не стаивал, говорить не умею, кланяться не могу.
Эти государевы посыльные и пошли по домам. А тут поймали ерша и посадили его в петлю, да на берег выкинули. По ершовым молитвам бог дал дождь да слякоть. Ерш из петли-то и выскочил. Пошел он в Кубинское озеро, из Кубинского озера в Трос-реку, из Трос-реки в Кам-реку. В Кам-реке идут щука да осетр, а ерш им говорит:
– Куда вас черт понес? Не ходите выше по течению, я там был и хорошего не видел!
Услыхали рыбаки Ершов голос тонкий и стали Ерша ловить. Пришел Бродилка-рыбак – бросил ерша в лодку себе, пришел Петрушка-рыбак – бросил Ерша в плетушку свою:
– Наварю, говорит, ухи, да и покушаю.
Тут и сказочке конец, а уха из ерша и без хлеба хороша да навариста, хлебай её горячую и питательную!
– — – — – — – — – — – — – —
Наша деревня не зря называлась Старая. У нас, ближе к лесу и поросшая тонкими деревцами вокруг, стояла разваленная и обгоревшая барская усадьба, её ещё называли Даниловской усадьбой. Это был большой двухэтажный дом без крыши, с пустыми проемами и дверей и окон. И еще пара домиков одноэтажных, стоящих среди лесочка квадратными каменными коробками. Усадьбу сожгли во время революции в 1917 году. А потом она заросла чапыжником и березками вокруг.
Развалины находились недалеко от лесной старой дороги в район. В недавнюю пору, говорят после Войны (1945), построили колхозники новую дорогу по косогору, – наверху дальнего от реки конца деревни. По лесной дороге, мимо старой усадьбы, редко ездили машины, но постоянно ходили люди пешком, чтобы не делать крюк километра два, и ездили на телегах запряженных лошадьми.
Провинция, уезд – по старинному, деревня затерянная в лесу – это особая своя страна, особый мир: там мельчайшие слухи и вести растекаются во все стороны не хуже радио, все встречаются в магазине, он один на 5 или 6 деревень. А телевизоров там мало, у некоторых домов нет антенн, повешенных на длинных восьмиметровых шестах-палках.
