Этот смирный и безропотный, шагу не ступивший иначе как по команде, человек, послушный воле полковника Сатпена точно черный жеребец, на котором тот всю жизнь ездил верхом, оказался способен на такой взрыв ненависти к несправедливости, какой был бы под силу самому Сатпену, лишь беспомощно проклинавшему северян-янки.
Уош приходит в столкновение с жестокостью Сатпена, окончательно потерявшего человеческий облик после поражения южан. И вместо идеального героя, гордого всадника на вороном скакуне, который мчится, подобно «серой молнии на грозовом небе», с обнаженной саблей над головой и под изодранным шрапнелью флагом к вершине своей славы, Уош увидел перед собой ничтожное существо, одного из тех, чья низость стала причиной поражения в войне.
Так сила фолкнеровского таланта оказывается сильнее его личных симпатий к Югу и делу Юга. Книга писателя, как нередко бывает, свидетельствует против его слов, сказанных в одной из бесед в Японии: «Кое-что мне вовсе не нравится в американском Юге, но я там родился, это мой дом, и я стану защищать его, даже если я его ненавижу»[24].
Любовь-ненависть к американскому Югу выражена во многих произведениях писателя, особенно в романе «Авессалом, Авессалом!», в центре которого судьба того же полковника Сатпена. Характерно, что повествование о Сатпене писатель начал с истории его убийства Уошем, опубликовав рассказ «Уош» за два года до выхода в свет романа «Авессалом, Авессалом!». Главное состояло в том, чтобы изобразить закономерность гибели Сатпена, этого типичного порождения Юга, земли, где «живут такие вот люди, где они устанавливают порядки и правят жизнью».
Не случайно роман «Авессалом, Авессалом!» заканчивается словами одного из главных героев, которому бросили упрек, что он ненавидит Юг. «– С чего ты взял, что я его ненавижу? – быстро, поспешно, мгновенно отозвался Квентин. – Это неправда, – сказал он. Это неправда, думал он, задыхаясь в холодном воздухе, в суровом мраке Новой Англии. Неправда! Неправда! Это неправда, что я его ненавижу! Неправда! Неправда! Неправда!» И повторяющееся как заклинание «неправда!» убеждает лишь в болезненной остроте чувства, которому так далеко до подлинной любви.
Гражданская война как незабываемый опыт прошлого проходит через все творчество Фолкнера. В новеллистике, посвященной Гражданской войне, особо выделяется цикл из семи рассказов «Непокоренные» (1938). По признанию самого писателя, он никогда не считал этот сборник романом, как склонны его рассматривать некоторые критики. «Для меня это была длинная серия рассказов. Я не думал о них как о романе, в точном смысле этого слова. Я понимал, что для романа они слишком эпизодичны» (349).
В многочисленных выступлениях перед студентами и преподавателями, в интервью и литературно-критических статьях Фолкнера перед нами раскрывается творческая лаборатория писателя, увиденная его собственными глазами. Во время бесед его нередко спрашивали, как и почему он пишет. «Знаете, это как комар, который не дает уснуть. Хочется сказать: “Уходи ты, давай отдохнем, какой смысл в том, чтоб все время писать и писать романы и рассказы?” Но он не дает уснуть. Нет, он не говорит: пиши рассказ, – он просто не оставляет тебя в покое. Он все время шепчет на ухо: “Если сейчас встанешь, то будет очень интересно, давай вставай, попробуй”» (335).
Гражданская война, в которой участвовал прадед писателя, сохраняла для Фолкнера притягательность романтической легенды. В годы его детства страна еще была полна живыми свидетелями исторических сражений, а со временем воспоминания об отошедших в небытие людях, которых он знал или о которых так много говорилось вокруг, еще больше разжигали его воображение, настраивали на романтический лад. И вот он пишет рассказ «Нагорная победа», послуживший своего рода прологом к циклу «Непокоренные», печатавшемуся первоначально в журналах в 1934–1936 гг. Завершает новеллы этой тематики появившийся в 1943 г. рассказ «Моя бабушка Миллард, генерал Бедфорд Форрест и битва при Угонном ручье», где запечатлен образ известного на американском Юге генерала, связанного, согласно преданию, с историей семьи Фолкнеров.
