Читать онлайн Александр Николюкин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3, книга 2. Американский романтизм и современность

© ИНИОН РАН, наследники А.Н. Николюкина, 2025

Когда в начале XIX в. один из петербургских академиков ехал в Нью-Йорк, Святейший правительствующий синод на всякий случай взял у него подписку в неедении там человеческого мяса, полагая, что город Нью-Йорк населен исключительно каннибалами. Этот случай, о котором вспоминает советский писатель и литературовед И.А. Аксенов, дает живое представление о том, что думали об Америке и ее народе некоторые официальные деятели старой России.

Многое ошибочное в представлениях о Купере, Эдгаре По и других американских писателях-романтиках восходит к прочно укоренившимся старым взглядам, возникшим в эпоху, когда от путешественника в Америку требовали подобной подписки.

«Забытый теперь Купер», – так писал в начале XX в. Алексей Веселовский. И в этом была своя правда. Хотя Купер и не был забыт (скорее напротив – именно на рубеже XIX–XX вв. его книги вошли в золотой фонд детской литературы), понимание его творчества было весьма односторонним и обедненным. Чтобы показать Купера живого, а не мертвого, большого художника и демократа, необходимо проследить жизнь его книг в условиях сегодняшнего мира, разобраться в спорах и разногласиях, которые возникают при оценке наследия великого американского романиста, продолжающего волновать читателей. Наконец, уяснить себе место, которое занимает Купер в истории романтической литературы Соединенных Штатов. То же относится и к творчеству других американских романтиков.

Понятие об американском романтизме как литературном явлении первой половины XIX в. окончательно утвердилось в литературоведении США только в 20-е годы нашего века[1]. До тех пор о всем, созданном до Гражданской войны, говорилось как о ранней американской литературе, которая разделялась по региональным признакам (группы писателей Новой Англии, Нью-Йорка, Юга, Запада).

Одним из первых литературоведов, поставившим проблему американского романтизма, был Вернон Луис Паррингтон. Второй том его истории американской литературы, вышедший в 1927 г., носит название «Романтическая революция в Америке». Определяя этот период, Паррингтон, однако, возводит происхождение романтизма в Америке не столько к национальной традиции, сколько к европейской, порожденной французской революцией.

Другой американский литературовед Поль Кауфман, поддерживая точку зрения Паррингтона, писал в 1928 г., что понятие американского романтизма было введено по аналогии с европейскими литературами[2].

Историки литературы 20-30-х годов начали широкое изучение проблем американского романтизма – не только художественно-стилистических, но и социальных сторон творчества писателей-романтиков. Паррингтон, отмечая исключительные литературные завоевания американских романтиков, писал, что между 1815 и 1870 гг. романтизм стал национальной религией американцев[3].

В американском романтизме было две стороны. Утверждающее начало, возникшее из патриотических устремлений эпохи Войны за независимость, чувства национальной гордости («Растущая слава Америки» Филиппа Френо) и продолжающееся вплоть до таких книг, как «Астория» Ирвинга (1836), «Наша старая родина» Готорна (1863), не оставило сколько-нибудь заметного следа в наследии американского романтизма. Суд истории признал право на память потомков лишь за теми произведениями романтиков, которые несли в себе критический заряд отрицания буржуазной действительности. Даже в таких патриотических книгах, как исторические романы Купера, современного читателя привлекает прежде всего правдивая картина прошлого американского народа, а не прославление молодого государства, созданного Вашингтоном. В этом заключена непреходящая историческая ценность лучших творений писателей-романтиков, сохранивших свое художественное значение и после того, как историческая ситуация со свойственными ей взглядами, интересами и треволнениями, породившими книги романтиков, канула в прошлое.

Многие американские литературоведы считают основополагающим фактором развития романтизма в Америке «фронтир» – постоянно изменявшуюся в своем движении на Запад границу между «освоенными» землями атлантического побережья и «дикими» пространствами за Аппалачскими горами. По мнению этих исследователей, именно фронтир превратил американцев в таких людей, как Джефферсон, Джексон, Линкольн, а среди писателей – Эмерсон, Уитмен, Марк Твен. «Европа простирается до Аллеганских гор, Америка лежит за ними»[4].

Один из литераторов, обратившийся к изучению роли фронтира в истории литературы США, ссылаясь на авторитет Ван Вик Брукса, утверждал, что американская литература была национальной благодаря «сублимации духа фронтира»[5]. Фронтир был, оказывается, главной, если не единственной причиной американской революции XVIII в., потому что на границе выросли те люди, для которых все английское было чужим. Так родилось национальное самосознание американского народа. Пограничное представление о демократии легло в основу Декларации независимости, в основу рождающейся национальной литературы, утверждают историки и литературоведы США.

Верно подмечая своеобразие фронтира, американские литературоведы абсолютизируют его, забывая, что сам фронтир был порожден условиями жизни в американских колониях, явился лишь следствием, а не причиной коренных преобразований в американском обществе конца XVIII – начала XIX в.

«Американская литература может быть названа порождением фронтира»[6], – пишет в новейшей работе, посвященной проблеме фронтира, американский литературовед Эдвин Фассел. Отражение американского фронтира автор книги находит даже в глубинах норвежского водоворота (рассказ Э. По «Низвержение в Мальстрем»).

Так из всего многообразия историко-социальных факторов, сказавшихся на формировании национальной литературы, Фассел выбирает в качестве определяющего фронтир и пропускает сквозь эту призму живые явления литературы, отчего приобретают они несколько странные и непривычные очертания.

Безусловно, фронтир сыграл важную роль в литературе США XIX в., особенно в серии романов Купера о Кожаном Чулке. Но, когда американский литературовед столь же старательно отыскивает в сложной символике Эдгара По или Германа Мелвилла прежде всего и главным образом проблематику фронтира, это не может не вызвать возражения.

Литературоведы США создали ряд концепций американского романтизма. В популярном учебном пособии Гая Смита по истории американской литературы утверждается, например, что в Америке романтизм является не порождением социального протеста, а просто первой национальной литературой США. Некоторые критики и историки предпочитают поэтому называть романтический период в литературе США «Американским возрождением», так как термин «романтический» противостоит в европейской литературе понятию «классический».

Г. Смит считает американский романтизм запоздалым подражанием английскому, немецкому и французскому литературным движениям, поскольку Филипп Френо, по его мнению, был в XVIII в. лишь «одиноким романтиком, не породившим романтического направления»[7].

Пытаясь определить характерные особенности романтизма в литературе США, Г. Смит сравнивает его с европейским и приходит к заключению, что в отличие от английского романтизма, известного своей социально-обличительной тенденцией, порожденной эпохой промышленного переворота в Англии, ростом фабрик и угнетением рабочих, американский романтизм с самого своего возникновения был лишен этих качеств. Поскольку трудно и даже невозможно изобразить романтизм как только утверждающее начало в литературе, Г. Смит стремится усмотреть критическую направленность американского романтизма в нападках на общечеловеческие пороки.

После такой оговорки Смит, уже не стесняясь, заверяет своих учеников, на которых рассчитан учебник, что сущность романтизма в литературе США заключается в прославлении американских общественных порядков, в воспевании молодого государства, возникшего в результате Войны за независимость. «Американские романтики, – пишет Г. Смит, – не находили в истории своего отечества почти ничего достойного идеализации и тем более у них не возникало мысли обращаться к историческому прошлому Европы (как то делали Скотт и другие английские романтики). Поэтому склонность к идеализации обратилась к более современным явлениям американской жизни – индейцам, жителям пограничных поселков и глухим медвежьим углам Запада»[8]. Так, переворачивая с ног на голову смысл и значение индейской тематики и роли фронтира в литературе США, Г. Смит искажает историческую картину развития романтической литературы в Америке.

Тех же взглядов придерживается Р. Хертц, автор работ об английском и американском романтизме. Он характеризует писателей-романтиков Соединенных Штатов как «людей, утверждающих оптимизм и здоровое чувство национальной славы и будущего Америки»[9].

Интерпретация американского романтизма приобретает у некоторых литературоведов самые причудливые формы. Профессор университета штата Айова Кларк Гриффит, автор ряда работ о писателях-романтиках, утверждает, например, что эстетическая концепция американского романтизма раскрывается в обнаруженном им в книгах Эмерсона, Мелвилла, По, Готорна образе пещеры и пещерных жителей. В своем труде, который так и называется «Пещеры и пещерные жители. Исследование романтической образности», Гриффит в духе Платона обосновывает символическое понимание пещеры как «царства обмана, где нет ничего реального, где все происходящее не заслуживает доверия». И далее он приходит к пессимистическому выводу, что американские романтики с наибольшей полнотой выразили в своем творчестве «предназначение человека – оставаться всегда жителем пещеры, потому что он обречен всю жизнь быть отделенным от действительности глухой стеной как благодаря своей собственной склонности к ошибкам, так и из-за того, что окружающая жизнь постоянно обманывает его»[10].

В.Л. Паррингтон, как уже отмечалось, связывает переход американской общественной мысли на позиции романтизма с усвоением идей французской революции. «В целом романтизм в американской культуре для Паррингтона, – отмечает Р.М. Самарин в предисловии к русскому переводу его трехтомного труда “Основные течения американской мысли”, – явление импортное. Он пишет о “корабле романтики”, который “пересек океан”, чтобы очутиться в Америке. Ученый не учитывает весьма примечательной роли, которую именно американская проблематика сыграла в зарождении и развитии романтизма, – и как течения в экономической и политической жизни, лелеявшего несбыточные мечты о фаланстерах на свободных землях “Нового света”, и в нем ошибочно видевшего страну идеальных свобод, – и как явления чисто литературного, широко использовавшего материал американской действительности для дискуссии о “естественном” человеке и человеке, испорченном “цивилизацией”»[11].

Основную направленность американского романтизма, который он ограничивает хронологическими рамками войны 1812 г. и Гражданской войной, Паррингтон усматривает в критике отживающего прошлого, связанного с колониальной Америкой: «Разрушение старого и неподвижного, смелое, дерзновенное открытие новых миров послужило той плодородной почвой, на которой романтизм расцвел пышным цветом. Право же, не нужно обладать какой‐то особой проницательностью, чтобы увидеть в быстрых преобразованиях, происходивших в Америке после второй войны с Англией, источник того пламенного романтизма, который с невыразимым презрением отвернулся от старомодного прошлого как в политике и экономике, так и в богословии и литературе. Америка неожиданно стала превращаться в новую страну, страну неслыханных дотоле возможностей. И эту новую Америку больше не устраивали ограниченные взгляды и образ жизни осторожных предков. Старая Америка колониального периода представляла собой застойный, рационалистический мирок, склонный к пессимизму, боявшийся всего нового и цепко державшийся за обычаи. Она исходила из того, что человек по природе своей дурен и, считая людей неисправимо испорченными, не оставляла места для утопических мечтаний о лучезарном будущем»