— Могу. За еще одно условие.
— Какое? — тут же заинтересовано подбирается полковник.
— Обменяю шесть детей и шесть женщин на симпатичную журналисточку рядом с вами. У вас есть час, полковник. Потом придется брать грехи на душу.
Преступник сбрасывает, и все взгляды тут же обращаются на меня.
Проклятье! Вот тебе и засняла эксклюзивчик!
Женя
Наше время. Исправительная колония
— Как жизнь непредсказуема, правда? — сложив руки на груди и слегка наклонив голову набок, спрашивает.
Непредсказуема? Черт, да у меня такое впечатление, будто я попала в дешевый боевик! Разве бывают такие совпадения?
— Я смотрю, ты на ошибках совсем не учишься, птичка? — криво ухмыляется. — Снова лезешь на рожон?
Последний раз! Клянусь, своей жизнью! Впрочем, разве можно клясться тем, что тебе уже не принадлежит?
Я не отвечаю, точно язык проглотила. Может, если буду молчать, то он подумает, что я другая журналистка? Ага, временами моя наивность граничит с глупостью.
— Раздевайся, — слетает с его губ грубый приказ, от которого я цепенею.
О боже мой. Пожалуйста, только не снова…
— Я… — возвращается ко мне голос, — я не буду, — силясь вылавливаю, качая головой.
— Не будешь? — зло прищуривается. Зажмуриваюсь, словно ожидая удара и того, что меня снова поставят на колени, но Баха только безразлично кидает: — Тогда иди обратно.
Открываю глаза, неверящие ими хлопая. Прошу прощения…?
— Что застыла? Показать, где выход?
Сглотнув ком в горле, кошусь со страхом на дверь.
Что меня там ожидает? Дойду ли я до выхода? Будем откровенны, я его даже не найду в этих лабиринтах. А с моей удачей, как только я переступлю порог, то наткнусь на мерзавцев. Остаться здесь и… И что?
Из-под ресниц поглядываю на молодого мужчину, который за несколько месяцев изменился. Его черты лица посуровели, но все так же красивы как в последнюю нашу встречу.
Крепкая линия челюсти покрытая небольшой темной щетиной, ровный аристократический нос, темные изогнутые брови, длинные ресницы и незаконно красивые глаза цвета стали. И, конечно же, губы… Порочные, а на вкус как самый сладкий яд. Грех, которому невозможно противостоять.
Такими я их запомнила. Сейчас же они сжаты в жесткую линию, а вверху над губой виднеется белесый шрам, которого раньше там точно не было. Впрочем, как и других, которые виднеются на открытых руках на тех участках, которые не покрыты татуировками. И нет, не этими тюремными татуировками вроде куполов и крестов. Стильными, красивыми рисунками, явно набитыми до попадания в колонию.
Почему-то, глядя на эти шрамы, я испытываю чувство вины. Разумеется, я не виновата в том, что Дамир Бахметов, а именно так зовут мужчину передо мной, решил ограбить банк, а вот в другом…
Нормально ли вообще сочувствовать преступнику? Как там это называется… Стокгольмский синдром? Что ж, если я выберусь отсюда живой, обращусь к мозгоправу. Мне явно это необходимо.
Бахметов выжидающе на меня смотрит.
Закрыв глаза, тянусь к пуговицам блузки. Точнее, тем лоскутам, в которые она превратилась. Дрожащими руками медленно расстегиваю пуговицы, после чего медленно стягиваю блузку с плечей.
Судорожно сглотнув, тянусь к застежке бюстгальтера на спине, но меня останавливает властное:
— Достаточно.
Женя
Сердце замирает, когда Дамир обхватывает мое запястье пальцами, проводит вдоль руки и за локоть притягивает к себе. Я ожидаю чего угодно, но точно не того, что Бахметов развернет меня к себе за плечо спиной и посадит на узкую кровать. Отойдя, он роется в покосившейся железной тумбочке, а затем, достав бинты, вату и перекись, кидает их мне со словами:
