На следующую ночь Лена благополучно родила здоровую дочку. Это радостное событие еще прибавило приятных забот. Но, как не приятна была общая встреча, и дни проведенные с матерью, пришло время расставаться.
Лена с мужем и новорожденной дочкой Таней уехали в Ленинград, где муж учился в военной академии, а Лена работала врачом в поликлинике. Александр поехал определяться на продолжение учебы, но уже не в ЛИЖДТ, а в Вологодский молочный институт.У Гели кончился отпуск, и она с сыном уехала к себе в Вятку.
Матери долго у сестры не пожилось. Последние годы она жила попеременно у своих детей в разных городах.
73. Красота труда
От трудов своих мученических будешь
иметь ты печали многия, нов тех же
трудах найдешь великое утешение.
(иконник Митрофан)
Получив похоронку на мужа в 1943 году, Люся, проревев несколько суток, впала в состояние отчаяния и депрессии. Она приходилась мне тетей и жила в одном доме с нами. Мама, как могла успокаивала сестру, говоря: «Горе наше велико и непоправимо, но если поддаться унынию, можешь сломать жизнь и себе и своему ребенку. Надо найти в себе силы и жить дальше».
Людмила справилась с собой и продолжала учиться в педагогическом институте. Как-то, готовясь к экзамену по литературе, она нашла прекрасную мысль Т. Картеля, которую использовал Л.Н.Толстой в одном из своих трудов:
«В самом низком труде душа человека успокаивается, как только человек берется за работу. Сомнения, печаль, уныние, самоотчаение – все эти бесы караулят человека; но он бодро возьмется за работу и все эти бесы не смеют подойти к нему и только издали ворчат на него. Человек стал человеком».
Следуя этой мудрой мысли, она осенью устроилась в госпиталь работать санитаркой на 2-ю половину дня после учебы. Госпиталь располагался в здании, прежде принадлежавшем школе, и имел печное отопление. В круг ее обязанностей входило мытье полов и отопление палат. Днем она мыла полы, потом колола, таскала дрова и топила несколько печей.
Круглые чурбаки она привозила на подводе с лесопилки, расположенной на другом конце города в большом сарае. Там, за высоким забором, весь день пронзительно визжала циркулярная электрическая пила, распиливая бревна на чурбаки, которые потом развозились по госпиталям.
Чтобы облегчить свой быт, сестры решили: моя мама после работы забирала из яселек племянника и приглядывала вечерком за ним дома, а тетя брала меня с собой в госпиталь, так как из детского садика меня уже исключили по возрасту.
Я наблюдал за жизнью госпиталя изнутри, стараясь не мешать, не попадаться на глаза начальству и пособить, если о чем-то просили раненые.
Раненые страдали физически от ран и духовно от своей неспособности к труду и, как только приходило облегчение, вставали и искали себе занятие по силам.
Они знали о горе Люси, жалели ее и всячески старались облегчить ей труд: сами следили за чистотой в палате, когда она мыла полы, предупредительно сдвигали свои тумбочки, щипали лучину для растопки печей и т.п. Сначала одна из печей задымила, тотчас сыскался среди раненых печник, который быстро нашел причину и наладил тягу. Людмила благодарила всех своей милой улыбкой и ободряла ласковым словом, терявших надежду раненых бойцов.
Особенно трудно давалась ей колка дров. Заметив это, один выздоравливающий солдат вызвался помочь.
В первую очередь он наладил топор: пересадил и прочно закрепил топорище, наточил лезвие топора. Потом соорудил рабочее место для рубки, подобрав для «наковальни», широкий низкий еловый чурбан. И дело пошло. Дрова были в основном осиновые и березовые, реже сосновые и еловые. Я с восхищением и восторгом следил, как он, придерживая одной рукой чурбан, другой с небольшим замахом резко и быстро махал топором, разделяя чурбан на поленья. Тюк – тюк – тюк – отлетали поленья, а я, раскрыв рот, стоял пораженный, как это он по пальцам себе не ударит. Когда попадался большой суковатый чурбан, он сначала внимательно изучал его, потом с большого замаха врубал в него топор и, перевернув в воздухе со всей силой, бил обухом по «наковальне» и чурбан со скрипом и скрежетом разделялся на две части, которые он потом ловко разделывал на поленья. Во всех его движениях была поразительная красота.Рубит парень, да похохатывает:
