Энди выпрямляется, поворачивается ко мне, – Хотите попробовать?
– Что вы? Я не умею.
– Вот и я не умею, – кладет кисть на место, – очень жаль. Очень и очень жаль.
Уходит, оставляя меня наедине со своей несостоявшейся Галатеей.
Уходит навсегда.
Он больше не вернется.
В этом весь Энди Уорхолл.
Покинувшую меня незадолго до настоящих событий многострадальную и терпеливую жену мою Веру, с которой мы прожили без малого двенадцать лет, я сосватал тоже за три дня. То есть, с момента нашего знакомства до свадьбы прошло ровно три дня.
И если бы у меня не получилось организовать семейную жизнь в этот срок, вряд ли мы с ней прожили бы так долго.
Вера
Вера – рыжая. Именно, что не шатенка, а рыжая. Хотя глубинный мир ее черен и непостижим, из чего следует, что рыжие – это разновидность брюнеток. У нее меловая как у матрон Мемлинга кожа и голубые ручейки на висках. В ее глазах, на самом дне рассыпан темный морской песок. Это не метафора. Это действительно так. Тому есть доказательства. Песок вызывает естественное раздражение ткани, и к вечеру ее белки покрываются розоватыми жилками. А веки краснеют. Когда Вера волнуется, волнуется и песок. Для того чтобы увидеть песок, в тот момент, когда она возмущена или расстроена, нужно внимательно и без отрыва смотреть ей в глаза. В таком случае можно наблюдать, как он волнуется. Вместе с ее волнением меняется узор. Меняется узор. Меняется узор. Меняется узор.
Во время соития, Вера нередко закрывает глаза, и наблюдение прерывается.
Физиолог обязан быть наблюдательным. Физиолог просто обязан быть пытливым. Но это, к сожалению далеко не все понимают.
Перед погружением
Перед погружением уже голенький Алеша Ягнатьев… Алеша Ягнатьев, уже голенький…
Вера
Веру очень раздражало, когда я производил вышеописанные исследования. Я понимаю ее. Вере, как и всякой женщине, хотелось, что бы в минуты ее гнева, я метался по комнатам. Или укладывался на диван, отвернув голову. Или плакал. Или еще что-нибудь в этом роде.
Иногда, чтобы утешить ее, я так и поступал. Но, признаюсь, не всегда. Часто любознательность побеждала, и я вновь принимался всматриваться в удивительные ее глаза.
Перед погружением
Перед погружением уже голенький Алеша Ягнатьев насколько это представлялось возможным при его невысоком росте, но малом пространстве между стеной и ванной, уселся прямо на ледяной кафель, согнув ноги в коленях и упершись теменем в хитросплетение покрытых испариной труб, – Наверное, нечто подобное испытывают узники в одиночных камерах.
Алеша
Вот как плохо ему теперь! Вот как мал и беспомощен мой Алеша Ягнатьев!
Не то, что мал и беспомощен, нет его вовсе. Не просто нет на работе – совсем нет. Такая степень беспомощности.
На работе его действительно нет. Три дня. Целых три дня! Без предупреждения. исчез человек и все.
Что можно подумать? Да все, что угодно. Время трубить, бить в барабаны, пускать ракеты! Исчез человек. Ужас ужасный!
При таком-то исчезновении только безнадежно бесчувственный человек догадается до комментария, – Наверное, опять что-то с сантехникой. Или, – Я слышал (а) к нему приехали родственники из Воронежа. Или, – Кажется, собирался к другу на юбилей. Или, – Пусть отдохнет, он много трудился в последний месяц. Пусть отдохнет. Отдохнет. Отдохнет. Пусть отдохнет. Хорошо. Хорошо? Хорошо.
Только безнадежно бесчувственный человек может допустить мысль о том, что Алеше теперь хорошо, – Не просто хорошо, лучше, чем хорошо. – Лучше чем хорошо, потому что не ходить на работу – это лучше, чем хорошо. – Лучше. Лучше. Лучше чем хорошо. Много лучше.
